изи, но эта целиком 
символическая передача ничего не изменила в их участи. Узников распределили 
между парижским Тамплем, замком Корбей, замком Море-сюр-Луэн и прочими 
укрепленными местами. Перевести тамплиеров в новые места заключения не было 
трудно... Однако присутствие кардиналов в Париже несколько обнадеживало 
обвиняемых: Моле и Перо отказались от своих признаний, и, возможно, по этому 
случаю магистру удалось передать некоторым заключенным вощеные дощечки, на 
которых он нацарапал несколько слов, заклиная братьев вернуться к 
первоначальным показаниям, когда король и кардиналы будут обходить их темницы. 
Но этим поступком Моле только предоставил более действенную инициативу 
инквизиторам, ибо всякий еретик, отказывающийся от своих признаний, попадал в 
категорию relaps [человека, вновь впавшего в ересь] и рисковал быть осужденным 
на костер. Жестокость и ирония участи, выпавшей тамплиерам, заключалась в том, 
что relaps, не признавая себя нераскаявшимся еретиком, протестовал, утверждая, 
что никогда не отпадал от истинной веры. 
      Протесты, отстаивающие невиновность рыцарей, бесцеремонность короля 
Филиппа и скептицизм некоторых кардиналов, снова склонили чащу весов в пользу 
тамплиеров. В течение февраля 1308 г. Климент отменил полномочия инквизитора и 
передал дело в Курию. [541] 
      К концу 1307 г. Гийом де Ногаре мог поздравить себя c успехом, 
превзошедшим его ожидания, и поворот Климента, вне сомнений, принес ему горькое 
разочарование. Легист понял, что следует искать новое оружие; он воззвал к 
Сорбонне, предложив докторам теологии два вопросника, дабы доказать, что король 
имел право вести процесс против тамплиеров - своих подданных и мирян; и стало 
быть, имущество ордена должно оставаться под его присмотром, будучи 
предназначенным на нужды Святой Церкви. Несколькими колкими и жесткими штрихами 
Ногаре описывает тревогу и колебания Жака де Моле: 
      Магистр сделал первое публичное признание, а потом сказал, что сделал его 
из страха перед пытками, а затем - что первое признание было правдивым <...> 
Сначала, горюя из-за плотского стыда, он умолял, чтобы ему учинили допрос, дабы 
его братья не сказали, что он их добровольно погубил: ему ответили, что были 
свидетели, публично показавшие против него, и ввиду этого его не подвергли 
пытке. Он не подавал никаких признаков страха. [542] 
      Что касается Гуго де Перо (который пошел много дальше Моле в своих 
свидетельских показаниях), то не был ли он обвинен в том, что заполучил более 
тысячи соискателей посредством кощунственного ритуала? В этих обстоятельствах, 
вопрошал Ногаре, следует ли считаться с их отпирательствами? Можно ли 
предположить, что тамплиеры невиновны? Таким образом, канцлер отвечал на все 
вопросы, которые задавал, посредством логической ошибки, что указывала, в каком 
смысле должны высказываться доктора. Но последние в своих ответах были весьма 
сдержанны и явно смущены навязанной им ролью арбитров. 
      Ногаре и его коллеги решили в конце концов пренебречь этим и воззвать к 
Генеральным штатам, как поступил ранее Пьер Флотт, чтобы обрести поддержку 
против Бонифация VIII. Между 24 и 29 марта были разосланы приглашения 
духовенству, вассалам короны и каждому городу, где имелись ярмарка и рынок. Для 
пущей действенности одновременно были посланы строгие инструкции королевским 
чиновникам, которых обязывали следить, чтобы приглашения достигли цели. 
      Согласно ответам, представленным духовенством, знатью и народом. 
Генеральные штаты, собравшиеся в Type, почти исключительно состояли из 
прокуроров, предназначенных исполнять приказы короля и защищать "перед всеми и 
против всех" интересы лиц, их назначивших. Их не уполномочивали судить 
тамплиеров, поскольку прокуроры не могли действовать, превышая свои права, долг 
и компетенцию. Этим можно объяснить податливость, если не равнодушие, ассамблеи 
по отношению к уже опозоренному и поставленному вне общества ордену. Почти все 
делегаты были готовы заявить, что тамплиеры виновны и заслуживают смерти. Но 
когда Филипп снова вопросил парижских теологов, какой процедуре нужно следовать,
 последние смогли только снова сказать, что процесс относится к ведению Церкви. 
Ногаре и Плезиан ждали этого и приготовились к решающей схватке с Климентом V. 
[543] 
      Из Тура Филипп и его двор отправились в Пуатье, где 29 мая на публичном 
собрании в "королевском зале" дворца состоялась настоящая репетиция схватки 
между королем и Папой. Поскольку Климент все еще отказывался принимать Ногаре, 
тот велел заменить себя Гийомом Плезианом, который поднялся на нечто вроде 
помоста и оттуда от имени короля произнес резкую обвинительную речь, 
предварительно составленную легистами. [544] 
      Иисус еще не одерживал над врагами Своей Церкви и истинной веры такой 
необыкновенной победы - столь же восхитительной, великой и быстрой, сколь и 
полезной, необходимой, как Он недавно это сделал <...>, чудесным образом 
обнаружив ередь коварных тамплиеров! 
      Легист говорил по-французски, а не на латыни, что указывает, какой 
публике (исключая слушателей духовного звания) он адресовался, и также - на 
политический характер его пространной проповеди. К этой победе он приобщил 
короля Франции и народ его королевства, донесших Папе о мерзостях ордена Храма; 
и, понизив тон, добавил к заранее приготовленному тексту грубое заключение: 
      Итак, Святой Отец, поелику король, бароны и весь народ этого королевства 
просят, чтобы это дело было закончено быстро, пусть будет вам угодно как можно 
раньше поставить в нем точку. В противном случае нам придется говорить с вами 
на другом языке! 
      Два духовных лица, архиепископы Нарбонны и Буржа, выразили подобные же 
чувства, хотя и более вежливым по отношению к Папе образом, и именно тогда, 
когда Климент V, несмотря на врожденную застенчивость, взял слово, его 
выражения доказывают, что он понимал маневры кор