оле достаточный материал на эту тему.
        Если церковнослужители, которые писали историю, не видели в пытке 
ничего особенного, то агенты Филиппа Красивого и инквизиторы знали ее 
возможности, умели ее применять и дозировать. Например, на утреннем допросе 
тамплиер не помнил, что был в чем-то виновен: тогда аудиторию распускали, а 
когда она снова собиралась вечером, к тамплиеру возвращалась память. Ни один 
документ не расскажет нам, что происходило в промежутке. Свидетельство Артура 
Лондона в «Признании» (l`Aveu) дает нам ответ, и он не устарел, как будто этот 
текст принадлежит нашему столетию. Ногаре и Плезиан знали, что им достаточно 
появиться во время допроса, чтобы обвиняемый, который, возможно, собирался 
сказать не то, чего от него хотели, вернулся на путь «истины». Когда летом 1308 
г. в Шиноне кардиналы, представлявшие папу, допрашивали Моле, Ногаре и Плезиан 
были там, и Моле подтвердил свои признания. Эта жертва не была мужественной. Но 
перестают ли от этого Ногаре и Плезанс быть палачами?
        Палачи, приверженцы короля или инквизиторы знали, что, показав для 
начала пыточные инструменты, можно избежать их применения. Они умели 
«подготовить» арестанта для показа папе точно таким же образом, какой сегодня 
применяется для того, чтобы привести обвиняемого в должное состояние перед 
демонстрацией по телевидению. Показания тамплиеров говорят сами за себя. Эмери 
де Вильер-ле-Дюк боялся смерти: он вызвался защищать орден, но предстал перед 
папской комиссией 13 мая 1310 г., на следующий день после казни пятидесяти 
четырех его товарищей, «бледный и совершенно запуганный», он объявил...
          
что все заблуждения, приписываемые ордену, абсолютно лживы, хотя вследствие 
многочисленных пыток, которым Г. де Марсильяк и Гуго де ла Сель, допрашивавшие 
его королевские рыцари, подвергли его за то, что он сказал, он, свидетель, 
признался в некоторых из названных заблуждений. Он заявил, что накануне видел 
своими глазами, как на повозке увозили на сожжение пятьдесят четыре брата 
названного ордена... а что сам он, если бы ему грозил костер, боясь, что не 
сможет вести себя достойно, и из страха смерти сознался бы и показал бы под 
присягой... что все заблуждения, приписываемые ордену, истинны, и что, если бы 
его попросили, он признался бы даже в том, что убил Господа (р. 189-191).
        
        Допрошенный до этого, 27 ноября 1309 г., Понсар де Жизи, который первым 
вызвался защищать орден, сказал, что...
          
насколько он готов пострадать, при условии что мучения будут короткими — 
обезглавливание, сожжение, или обваривание, — настолько же он неспособен 
выносить долгие страдания, в которых он, попав под арест, находится уже более 
двух лет (р. 157-159).
        
        Пытки, применявшиеся инквизицией, были не более чем неприятным, но 
мимолетным моментом обычной судебной процедуры. Они не достигали высшей степени 
жестокости, при которой виновного поджаривают на медленном огне, у них была 
всего одна цель — добыть сведения. Их призвание заключалось «не в том, чтобы 
выявить истину, а в том, чтобы превратить подозреваемого в виновного». Повторим 
здесь эту уже процитированную выше фразу, произнесенную английским тамплиером в 
1308 г., которой вторит этот текст XX в.:

Под пыткой ты как бы во власти одуревающих трав. Все, о чем ты слышал и читал, 
оживает в памяти, и ты будто переносишься душой — если не в рай, то в ад. Под 
пыткой ты скажешь не только все, чего хочет следователь, но еще и все, что, 
по-твоему, могло бы доставить ему удовольствие. Ибо между вами устанавливается 
связь, и эта-то связь, думаю, действительно дьявольская... Бентивенга под 
пыткой мог болтать любую несуразицу, потому что в тот миг говорил не он, а его 
сладострастие, говорили бесы его души... Если ангелам-бунтовщикам столь 
немногого хватило, чтоб огонь обожания и смирения стал в них огнем гордыни и 
бунта, что говорить о слабом роде человеческом?551

        Наши церковные историки начала XIV в., очевидно, не могли понять, что в 
застенках Филиппа Красивого эти воины, «которых нелегко напугать» вели себя 
таким же прискорбным образом. Конечно, тамплиеры 1307 г. обладали лишь 
ограниченным опытом борьбы с неверными. Но еще немало оставалось тех, кто 
сражался вовремена Сафеда, Акры и Руада (это было в 1301-1302 гг.). Они знали о 
подвиге тамплиеров Акры, погребенных под обломками собственного главного дома. 
Им было известно об участи тамплиеров Руада, а еще раньше Сафеда и Триполи. 
Сколько из пленных тамплиеров подняли палец и сказали закон (т. е. приняли 
ислам), чтобы не попасть в руки палачей? Ничтожное меньшинство. Нет никакого 
сомнения в том, что многие из тамплиеров, подвергнутых пыткам в 1307-1311 гг. и 
сознавшихся в чудовищных преступлениях, под стенами Акры вели себя геройски.
        Это было воинство, созданное лишь для одного вида войны и приученное 
иметь дело с противником одного типа — с неверными. Тамплиеры были готовы лишь 
к одному виду самопожертвования, и мусульмане не теряли времени на то, чтобы 
пытать тамплиеров и госпитальеров: они неизменно перерезали им глотку. Каждый 
попавший в плен тамплиер знал, какая участь его ожидает.
        Однако эти люди были брошены под пресс, действие которого прекрасно 
показало изучение сталинских процессов в XX в. Тысячи умерли ради Святой земли. 
Теперь остальным говорили, что они являются «объективными» союзниками сарацин, 
и, дескать, по этой причине и из-за своих грехов они потеряли Святую землю. Их, 
защитников католической веры, называли еретик