праву, то я готов держать ответ перед курией Иерусалимского королевства. Что 
касается требуемых вами доходов Кипрского бальяжа, то я их никогда не имел; 
ренту взимала королева Алиса, моя племянница, имевшая права на бальяж и 
расходовавшая ее по своему усмотрению, в соответствии с нашими обычаями... И 
будьте уверены, что ни под страхом смерти, ни тюремного заключения я ничего не 
сделаю, если только законная курия не принудит меня к этому". 
      "Император пришел в ярость, - продолжает Филипп Новарский, - ругался, 
угрожал и под конец сказал: "Я давно слышал, еще когда был у себя за морем, и 
хорошо знаю, что говорить вы умеете очень красиво и благопристойно, на словах 
вы мудры и ловки, но я вам покажу, чего стоят ваши ум, и ловкость, и слова 
перед моей силой"". 
      Ничего более "императорского" он не сказал, и, в общем, это было вполне 
нормально со стороны человека, мечтавшего восстановить древний абсолютизм; это 
был ответ "божественного Августа" барону из рыцарской эпопеи, подкреплявшийся 
тремя тысячами вооруженных человек, охранявших двери. Но действие на этом не 
закончилось: "Сеньор Бейрута ответил так, что все присутствующие поразились, а 
его друзья сильно испугались: "Сир, вы уже слышали о том, как я умею 
благопристойно говорить, а я часто слышал, как вы действуете; и когда я 
готовился ехать сюда, весь мой совет предупреждал меня о том, что поступите 
именно так. Но я не хотел никому верить, и не потому, что сомневался в их 
словах. Я ехал с сознанием своей правоты и здесь, у вас я скорее предпочту 
тюрьму или смерть, нежели соглашусь сделать такое, что заставит людей подумать 
и поверить, будто я, или мои родичи и мои люди презрели дело Господа нашего и 
Святой Земли... Так я сказал на совете в Никозии, отправляясь на встречу с вами,
 и я поехал с мыслью снести все страдания, какие могут мне выпасть, из любви к 
нашему Господу, который принял страдания ради нас и, буде на то его воля, нас 
от них избавит. А если Он пожелает или допустит, чтобы нас обрекли на 
заключение или смерть, я только возблагодарю Его, владыку всего, что я имею". 
Сказав это, он сел". Он был как христианский герой перед императором-язычником. 

      "Император от ярости то и дело менялся в лице; люди, часто взглядывая на 
сеньора Бейрута, стали говорить, полились угрозы; тогда священнослужители и 
другие добрые люди взялись их примирять, но не смогли заставить сеньора Бейрута 
отказаться от своих слов. Император же делал очень странные и опасные 
предложения". 
      Наконец было решено, что они прибегнут к арбитражу Иерусалимской курии. 
Император потребовал в заложники двух сыновей Жана - Балиана и Бодуэна. которых 
сразу же заковали в цепи и бросили в тюрьму, "привязав к железному кресту, так 
что они не могли согнуть ни руки, ни ноги, а вместе с ними туда же на ночь 
поместили и других людей, заключенных в оковы". 
      Когда Жан д'Ибелин со своими людьми удалился, то два сеньора из его 
окружения стали настойчиво убеждать его "Сир, пойдите вместе с нами к 
императору, мы все спрячем в сапоги кинжалы и когда войдем к нему, то убьем его,
 а наши люди на конях и при оружии будут ждать нас у ворот". Но, как 
рассказывает Филипп Новар-рский, сеньор Бейрута так рассердился, что пригрозил 
избить их и даже убить, если они не замолчат, сказав им: "Весь христианский мир 
закричит тогда: "Заморские изменники убили нашего сеньора императора". И если 
он погибнет, а мы останемся живыми и здоровыми, то окажемся виноватыми, и никто 
не поверит нашей правоте. Что бы там ни было, он - мой сеньор, и мы обязаны ему 
верностью и почтением". После этого Жан д'Ибелин покинул Лимасол, и "при его 
отъезде, - продолжает хронист, стояли такие крики, что император, услыхав их, 
сильно испугался и перебрался из дома, где остановился, в башню госпитальеров, 
лучше укрепленную и стоявшую ближе к его флоту". 
      Эта драматическая сцена имела комедийный эпилог. После Ибелинов император 
принял князя Антиохии, приехавшего на Кипр, чтобы присоединиться со своими 
силами к крестоносцам. Фридрих II сразу же потребовал от него и всех прибывших 
из Антиохии и Триполи принесения ему клятвы верности и оммажа, чего он 
потребовал и от жителей Кипра. "Князь помертвел, почувствовав себя уже лишенным 
своего наследства, и решил притвориться глухонемым; крича непрерывно "Э, а, а!",
 он ушел от императора, а как только добрался до своего замка Нефин, сразу 
выздоровел", - с лукавой усмешкой пишет хронист. Представившись ненормальным, 
старый князь Антиохии разыграл императора. 
      Начавшийся таким образом крестовый поход и в остальном не походил на 
другие. Если Фридрих II взял с собой немного людей, то зато он активно провел 
дипломатическую подготовку похода, благо давно уже поддерживал отношения с 
султаном Египта Малик-аль-Камилем, который первым в свое время и начал 
переговоры с императором. Христианское палестинское королевство оказалось тогда 
в необычном положении: султан Аль-Камиль, поссорившись со своим братом султаном 
Дамаска Аль-Му-адзамом, сам обратился к христианам за помощью. Он отправил к 
императору своего эмира Факхр-аль-Дина с просьбой помочь ему против Дамаска, 
угрожавшего наслать на Египет банды жестокого султана Хорезма, своей дикостью 
повсюду внушавшие ужас. 
      К несчастью, тогда случилось то, что нередко бывает с дипломатами, 
слишком полагающимися на свое искусство и терпящими неудачу. Фридрих, 
убежденный в том, что "время работает на него", постоянно откладывал, как было 
сказано, свой крестовый поход. За несколько лет до этого он уже упустил одну 
благоприятную возможность: в 1225 г. ему предлагали совместный крестовый поход 
грузины, но на следующий год эти потенциальные союзники, чья помощь была бы 
очень ценной, стали жертвой нападения тех самых хорезмийцев, которых теперь 
боялся султан Египта. После египетских предложений он вновь стал выжидать и