. Как правило, и после этих революций на протяжении 
десятилетий сопротивление структуры не ослабевало, а временами даже усиливалось.
 И если в Турции Ататюрк сумел обуздать его, то в Китае с этим было гораздо 
сложнее, а в Иране силы сопротивления даже сумели в конечном счете взять реванш 
за поражения в прошлом.
    Но дело не только в естественном сопротивлении традиционной и обычно с 
трудом приспосабливавшейся к новому структуры. Гораздо более важным для судеб 
Востока следует считать то обстоятельство, что в качестве медиатора между 
приспособлением и сопротивлением с начала XX в. вновь стало выступать 
государство. Если говорить пока о зависимых странах, ще государство как 
институт не было уничтожено, но оказалось лишь на время придавленным 
колониальной экспансией, как это весьма наглядно предстает на примере Ирана или 
Китая, в меньшей степени Турции или Афганистана, то важно заметить, что для 
такого рода выхода на авансцену были весомые причины. Во-первых, государство 
обретало крылья как символ и основа сопротивления традиционной структуры. 
Оправившись от колониального шока, длившегося где столетия, а где десятилетия, 
оно должно было взять на себя задачу управления страной в изменившихся условиях.
 Но перемены, о которых идет речь, были многосторонними. Они не просто были 
связаны с унижением страны европейцами, с колониальным шоком, с необходимостью 
как-то выбраться из кризиса, преодолеть комплекс неполноценности, 
подогревавшийся постоянно демонстрируемым превосходством европейской техники, 
включая военную, которая производила особенно сильное впечатление на Востоке. 
Много более значительными были те изменения, которые произошли в сфере 
хозяйства, в экономике страны и выражались, как о том уже шла речь, в 
оттеснении на задний план тех привычных элементов структуры, что были связаны с 
внеэкономическим принуждением, в том числе традиционного рынка.
    Поскольку на Востоке не было традиций, способствующих расцвету частной 
собственности, да и вообще вычленению индивида как такового, самостоятельности 
общества перед лицом государства (о чем специально речь еще раз пойдет ниже), 
именно государство должно было осваивать новую технику, включая военную, 
налаживать необ-
    
    ходимую для капиталистического рынка инфраструктуру, т. е. выступать в 
функции собственника и важнейшего субъекта экономики, народного хозяйства — в 
привычной для него, во всяком случае на Востоке, функции. Не сразу, но по мере 
осуществления навязанной Востоку политики национального капиталистического 
развития создается в странах Востока новый, промежуточный по структуре и 
характеру сектор хозяйства—государственно-бюрократическийпо форме, 
государственно-капиталистический по характеру.
    Что касается колоний, особенно таких, как африканские, то здесь вновь 
возникшие после деколонизации государства сразу же взяли на свои плечи заботы, 
до того лежавшие на колониальной администрации. В условиях традиционной 
восточной структуры это было естественным и практически единственно возможным 
выходом: государство берет на себя распоряжение хозяйством, ответственность за 
благосостояние общества, контроль за жизненно важными экономическими процессами,
 патронирование экономики капиталистического типа. Гибридность и 
промежуточность нового сектора экономики была в том, что от еврокапитализма в 
нем были техника и технология, частично экономические связи, а от традиции — 
вынужденное невнимание к законам свободного рынка с его требованием 
рентабельности, конкурентоспособности, прибыльности, что на практике всеща 
оборачивалось экономической неэффективностью и дотациями со стороны казны.
    Наряду с новым сектором хозяйства и под его защитой, подчас буквально под 
покровительством государства в постколониальных восточных обществах постепенно 
укреплял свои позиции сектор колониально-капиталистический, 
трансформировавшийся в обычный частнокапиталистический со свободным рынком, 
конкуренцией, стремлением к рентабельности. Этот трансформирующийся и 
расширяющийся сектор терял свой прежде принципиально чуждый внутренней 
структуре традиционного Востока облик, переставал быть сектором 
колониально-европейским и становился просто капиталистическим, 
частнособственническим. Правда, в большинстве случаев в нем по-прежнему 
задавали тон вчерашние колонизаторы либо иные европейские, американские, позже 
также и японские фирмы, подчас уже лишившиеся национальной окраски (речь прежде 
всего о ТНК), но все более весомую роль здесь начинали играть и свои 
предприниматели и банкиры. Это в XX в. было характерным для Индии, Турции, ряда 
стран Юго-Восточной Азии, да и многих других стран современного Востока. Правда,
 по-прежнему среди местного населения выделялись те его слои, которые в прошлом,
 будучи аутсайдерами, в большей степени, чем остальные, контактировали с 
колониальным капиталом — будь то джайны, хуацяо или компрадоры.
    
    Но приобщались к этому процессу, особенно под покровительством государства, 
также и другие группы местного населения (вспомним политику малаизации 
национальной экономики в современной Малайзии).
    Итак, на позднеколониальном и постколониальном Востоке — речь не только о 
колониях, но и о зависимых странах, даже о таких, как Япония,— роль государства 
в хозяйстве не только не уменьшилась под воздействием колониального капитала и 
свободного рынка, но в некотором смысле даже возросла. По всем параметрам 
государство в странах современного Востока занимает ведущие позиции в сфере 
хозяйственной деятельности и лишь в немногих из них, прежде всего в 
высокоразвитых дальневосточных, оно в последние годы начало отходить на задний 
план, уступая место уже целиком завладевшим экономикой отношениям рыночного 
капитализма. О том, почему именно так произошло, речь уже шла. Обратим теперь 
внимание на то, почему усиление государства оказалось не тольк