мом Ассирийском стане. Так как он находился еще  на
расстоянии выстрела от второй стены, то немедленно начал наступление.  Иудеи
разделились по позициям и защищали стену  упорно,  люди  Иоанна  боролись  с
замка Антония, северной храмовой  галереи  и  гробницы  царя  Александра,  а
отряды Симона заняли вход в город у гробницы  Иоанна  и  защищали  линию  до
ворот, у которых водопровод загибает к Гиппиковой башне. Часто они бросались
из ворот и вступали в рукопашные схватки, но каждый раз  были  отбиваемы  за
стены; ибо в стычках на близком расстоянии они,  не  посвященные  в  римское
военное искусство, были побеждаемы, между тем как, сражаясь  со  стены,  они
одерживали верх. Римляне обладали силой  вместе  с  опытностью;  на  стороне
иудеев была смелость, усиленная отчаянием,  и  присущая  им  выносливость  в
несчастье. Наряду с этим последних все еще поддерживала надежда на спасение,
а первые в той же степени надеялись на быструю победу. Ни одни, ни другие не
знали усталости; нападения, схватки около  стен,  вылазки  мелкими  партиями
происходили беспрерывно в течение всего дня,  и  ни  одна  форма  борьбы  не
осталась неиспробованной. Рано утром они начинали, и едва ли ночь  приносила
покой - она проходила бессонной для обоих лагерей и еще ужаснее,  чем  день:
для иудеев потому, что они каждую  минуту  ожидали  приступа  к  стене,  для
римлян потому, что они всегда боялись наступления на их лагерь. Обе  стороны
проводили ночи под оружием, а с проблеском первого утреннего луча стояли уже
друг против друга готовыми к бою. Иудеи всегда оспаривали друг у друга право
первым броситься в опасность, чтобы отличиться перед своими военачальниками.
Больше, чем ко всем другим, они  питали  страх  и  уважение  к  Симону.  Его
подчиненные были ему так преданы, что по его  приказу  каждый  с  величайшей
готовностью сам наложил бы на себя руки. В римлянах  храбрость  поддерживали
привычка постоянно побеждать и непривычка быть  побежденными,  по-  стоянные
походы, беспрестанные военные упражнения и могущество  государя,  но  больше
всего личность самого Тита, всегда и всем являвшегося на помощь.  Ослабевать
на глазах Цезаря, который сам везде сражался бок о бок со  всеми,  считалось
позором; храбро сражавшиеся нахадили в нем и  свидетеля  своих  подвигов,  и
наградителя, а прославиться на глазах Цезаря храбрым  бойцом  считалось  уже
выигрышем. Многие поэтомувыказывали часто превышавшее  их  собственные  силы
военное мужество. Когда, например, в те дни сильный отряд иудеев стал  перед
стенами в боевом порядке, и  оба  войска  обстреливались  еще  издали,  один
всадник, Лонгин, вырвался вперед из рядов римлян,  врубился  в  самый  строй
иудеев, разорвал его своим набегом и убил двух храбрейших из них  -  одного,
став- шего против него в упор, а другого, обратившегося в  бегство,  заколол
сбоку вытянутым у первого копьем и тогда ускакал из  рук  врагов  обратно  к
своим. Это был, конечно, совсем исключительный подвиг, но  многие  старались
подражать ему в геройстве. Иудеи нисколько не печалились  о  причиненных  им
потерях. Все их помыслы и усилия были направлены на то,  чтобы  и  со  своей
стороны наносить урон. Смерть казалась им мелочью,  если  только  удавалось,
умирая, убить также и врага. Для Тита, напротив,  безопасность  солдат  была
столь же важна,  как  победа;  стремление  вперед  без  оглядки  он  называл
безумием и признавал храбрость только там, где обдуманно и без урона  шли  в
дело. Поэтому он учил свое  войско  быть  храбрым,  но  не  подвергать  себя
опасности.

     4. Наконец, под личным руководством Тита был  установлен  таран  против
средней башни се- верной стены, где один  хитрый  иудей,  по  имени  Кастор,
стоял на страже с десятью ему подобными после того, как другие бежали  перед
стрелками. Некоторое время они, притаиваясь за брустверами, тихо лежали; но,
когда башня начала колебаться, они выскочили с разных мест; Кастор при  этом
простер свои руки, как человек, умоляющий  о  пощаде,  взывая  к  Цезарю,  и
жалобным голосом просил сжалиться  над  ним.  Тит  прямодушно  поверил  ему,
вознадеявшись, что иудеи теперь намерены переменить свой  образ  мыслей;  он
приказал поэтому остановить таран, запретил стрелять в просящих и  пригласил
Кастора говорить. Когда тот заявил,  что  он  хочет  сойти  и  сдаться,  Тит
ответил, что он приветствует его разумное решение и будет  очень  рад,  если
все последуют его примеру, так как он, со  своей  стороны,  охотно  протянет
городу руку примирения. Пять из десяти присоединились к лицемерным  просьбам
Кастора, междутем как другие кричали, что они никогда  не  сделаются  рабами
римлян, пока у них будет возможность умереть свободными людьми. В этом споре
прошло долгое время, в продолжение которого наступление было приостановлено.
Кастор между тем послал сказать Симону, что он может совершенно  спо-  койно
совещаться со своими людьми о делах, не терпящих отлагательства, ибо он  еще
долго задержит римское войско. В то же время он делал вид,  будто  старается
склонить на сдачу также и сопротивлявшихся ему, а те, точно  в  негодовании,
подняли обнаженные мечи над брустверами, пронзили себе щиты и пали на землю,
как будто заколотые. Изумление охватило  Тита  и  его  окружающих  при  виде
решимости этих людей и, будучи не в состоянии видеть снизу все  в  точности,
они дивились только их мужеству и жалели вместе с тем об  их  участи.  Тогда
один из римлян ранил Кастора в лицо у носа; Кастор вытащил  стрелу,  показал
ее Титу и жаловался  на  несправедливое  обращение.  Цезарь  сделал  выговор
стрелявшему и дал поручение Иосифу, стоявшему возле него,  идти  к  стене  и
протянуть руку Кастору Но Иосиф отказался, ибо он подозревал,  что  просящие
замышляют недоброе, и удерживал также своих друзей, желавших поспешить туда.
Перебежчик по имени Эней вызвался на это дело, а так как Кастор кричал  еще,
чтобы кто-нибудь пришел за получением денег, хранившихся при  нем,