сэнсэй, мы с вами прекрасно поладили. Честное слово, не знаю даже, 
как мне отблагодарить вас… Но вы сами знаете, желания наши безграничны… Если бы 
вы взяли на себя труд подкрепить свои слова делом, я не имел бы к вам больше 
никаких претензий… Очень вас прошу, сэнсэй, окажите мне эту любезность, ладно? 
Подтвердите нашу с вами близость по духу… — С этими словами он взял нож за 
лезвие и застенчиво протянул его мне рукояткой вперед. — Дело очень простое. 
Всего-навсего ткните для пробы…
— Куда ткнуть?!
— В меня, конечно.
— Что за глупая шутка!
— Но я же марсианин.
— Да вы же сами сказали, что, если вас порезать, потечет кровь.
— Но не кровь человека, а кровь марсианина.
— Перестаньте фиглярствовать!
— Удивительное дело… В своих сценариях, сэнсэй, вы убиваете марсиан направо и 
налево. Только на моей памяти было убито не менее двухсот. Я уж не говорю о 
массовых побоищах…
— Да ведь это только на словах…
— Я думаю, здесь нечто другое. Предрасположенность к убийству марсиан заложена 
у вас в душе, сэнсэй. Именно поэтому ваше воображение создает таких чудовищ, 
всяких там стоножек, сколопендр, червей с отростками, бородавчатых шаров… живой 
дым, прыгающих песчинок, жидких существ, которые взбираются на потолки… Потому 
что их можно убивать без зазрения совести.
— Неправда! Я вам уже говорил, что стараюсь выбрать такие формы, которые не 
бросаются в глаза, которые человек не замечает.
— А для чего?
— Я пытаюсь напоить черным кофе тех, кого убаюкивает обманчивая повседневность, 
обманчивый покой.
— Кофе, который возбуждает воинственность и призывает к убийствам?
— Вам известно, что такое аллегория? Мне уже надоело объяснять. Возьмите на 
себя труд подумать хорошенько, и вы поймете, что почти все марсиане, на которых 
я нападаю, есть в конечном счете как бы символы человеческого зла внутри нас. 
Ведь враг — это не только и не обязательно агрессор извне…
— Звучит вполне благопристойно. А на деле? Если бы я не был совсем как человек, 
а что-то вроде огромного слизняка, покрытого бородавками, вы бы, сэнсэй, безо 
всяких моих просьб бросились бы на меня с ножом, не правда ли?
— Так или иначе, но я вас очень прошу… Положите, пожалуйста, нож на место…
— Ишь, какой вы хитрый, сэнсэй! Лучше вспомните, что ведь я сам обратился к вам 
с маленькой просьбой. Законов, запрещающих убивать марсиан, у вас здесь нигде 
нет… Наружность моя пусть вас не смущает, ничего вам за это не будет, так что 
действуйте с легким сердцем… — С этими словами он небрежно приставил острие 
ножа к своему боку и приглашающе похлопал другой рукой по головке рукояти. 
Стукните как следует по этому вот месту, вот и все.
— Оставьте меня в покое!
— Не понимаю… Выходит, вы меня обвели вокруг пальца, и я радовался 
преждевременно.
— Погодите, — сказал я, бессознательно отодвигаясь от него к противоположной 
стороне стола. — Как к марсианину я действительно испытываю к вам вполне 
естественный интерес. Однако интерес — это одно, а доверие к вам — совсем 
другое. Возможность перерастания интереса в доверие способна возникнуть лишь в 
ходе достаточно длительных собеседований. Поспешность может только повредить 
нам. Вот так. Поставьте себя на мое место…
— На вашем месте я бы сразу ударил! — Зловеще-привычным движением руки он 
перевернул нож и стиснул рукоятку. — Уж у меня-то, сэнсэй, нет ни капли 
сомнения в том, что вы землянин. И я твердо знаю, что марсианские законы не 
будут нарушены, если я убью землянина.
— Это совершенно другое дело. При перестановке слагаемых сумма не всегда 
остается неизменной. Вы все время шарахаетесь из одной крайности в другую. 
Нельзя же так. В мире существует не только белое и черное, есть еще какая-то 
середина. И всякое соглашение начинается именно с этой середины. Насколько я 
понимаю, вы стремитесь к соглашению… Послушайте, я вас прошу, пожалуйста, не 
держите так этот нож! Видите, я уже взмок от пота. И весь побелел, наверное. У 
меня идиосинкразия к режущим предметам…
— Да, действительно… Кажется, я напугал вас… — Он медленно опустил нож. — 
Значит, сэнсэй, вопреки моим ожиданиям вы — гуманист? И с моей стороны было 
глупо воображать, будто вам нравится убивать марсиан…
— Ну разумеется! Странно даже, что мой почитатель мог так ошибиться во мне… 
Сказать, что я мухи не трону, было бы, пожалуй, преувеличением, но я совершенно 
уверен, что по своему духу уважения к жизни не уступаю никому.
— Но ведь букашек-то вы убиваете?
— Только вредных.
— Наговорили вы здесь всякого, а все-таки убить меня вам мешает только мой 
внешний облик. Если бы я был — ну пусть не букашкой и не слизняком, а если бы у 
меня была, например, кожа зеленого или фиолетового цвета или если уши у меня 
были бы вершка на три длиннее, вы бы тут же раздавили меня, как букашку, не 
правда ли?
— Послушайте, вы меня оскорбляете. Вам что, больше сказать нечего? Я всегда был 
принципиальным противником насилия; если не верите, можете спросить у моей жены.
 За четырнадцать лет совместной жизни я побил ее всего три раза, что составляет 
лишь один раз в четыре и семь десятых года. Заметьте, что по Японии в целом 
этот инде