весьма некрасивая раса "креолов" - один из самых объективных и удачных символов 

нравственности, внесенной расой цивилизованною в расы полудиких рабов их, 
индусов. Евразии созданы на свете англичанами при помощи голландцев, французов 
и 
португальцев. Они - венец и бессмертный памятник деятельности благодушных 
"отцов" Ост-Индийской Компании. Компанейские "отцы" часто вступали в браки с 
туземками, законные как и беззаконные (так как разница между теми и другими в 
Индии весьма небольшая: она основана на веровании супругов в степень святости 
коровьего хвоста). Но и это последнее звено дружеских отношений между высшею и 
низшею расами оборвалось. Теперь, к великой радости индусов, англичане стали 
смотреть на супруг и дочерей с отвращением, которое превышается разве только 
гадливостью туземцев при виде англичанки более или менее декольте. Две трети 
Индии наивно верят в распущенный браминами слух, что "белые" обязаны своим 
цветом проказе.
Но не в этом вопрос, а в "престиже". Это чудовище родилось вследствие трагедии 
1857 года. Заметая метлой последующих реформ все следы Англо-Индии коммерческой,
 
официальная Англо-Индия вырыла между собой и туземцами такую бездну, что не 
завалить ее и тысячелетиями. Невзирая на грозный призрак британского престижа, 
она расширяется ежедневно, пока не поглотит окончательно одну из пород - либо 
черную, либо - белую. "Престиж" поэтому есть не более, как рассчитанная мера 
сохранения. Вследствие усиленного внимания к престижу и стал появляться в 
последние годы голодный мор среди туземцев. В глазах этой "христианской" нации, 

это даже не грех. Туземец давно объявлен ею не человеком, а вещью. Он - наскоро 

собранная природой комбинация слабо склеенных атомов, прямая эволюция, 
беспереходных стадий асцидии в негра, даже без помощи обезьяны. Этот новый 
научный взгляд внушается всем туземцам: от запаиваемого до полусмерти 
шампанским 
и опиумом раджи, до прозрачного от худобы и голода куш и рашта. Первый уже так 
хорошо дрессирован "политическими резидентами", что готов, за лишний пушечный 
выстрел в следующем ему по праву салюте, продать во имя политического 
британского престижа всю Индию, с родными отцом и матерью в придачу. Второй, то 

есть райот, способен реализовать эту великолепную Беконсфильдовскую идею в 
своих 
иссохших от лишений мозгах вполне только при последних минутах жизни: он 
синтезирует ее, умирая голодной смертью...
Принося за эту диверсию челобитную, возвращаюсь к положению куимбатурцев в 1818 

году. Попав между двух огней: престижа земных владык и суеверного страха пред 
владыками преисподней и их мщением, злосчастные Дравиды почувствовали себя 
прищемленными между рогами ужасной дилеммы. Не прошло и недели, английские 
саабы, оставившие было жителей деревушки в сладкой надежде, что миновала их еще 

одна гроза, вернулись в Метопалам у подошвы Нильгири и поразили их как громом 
объявлением, что через три дня по прибытии нескольких гарнизонных солдат и 
межевщиков отряд намерен предпринять путешествие на священные вершины Голубых 
гор.
Услышав страшную для них новость, несколько земиндаров обрекли себя на дхарну, 
то есть, голодную смерть у дверей саабов, пока те не взмилуются и не обещают 
отказаться от намерения. Деревенские мунсифы, разодрав одежду, что не стоило 
больших усилий, обрили головы своим женам и заставили их, в знак общественного 
бедствия и общего траура, царапать себе (конечно, жен) в кровь лица. Брамины 
читали заклинания и мантры вслух, посылая про себя англичан с их богохульными 
затеями в нарак ко всем чертям. Метополам огласился воплями и криками отчаяния 
на целые три дня. Ничто не помогло. Как сказано, так и сделано. Снарядив партию 

из подобранных между компанейцами смельчаков, новые Колумбы решились было 
пуститься в путь и без проводников. Деревня опустела, будто после военного 
разгрома: туземцы разбежались в ужасе, и межевщикам, коноводам партии, не 
оставалось делать ничего иного, как пойти самим разыскивать путь к водопаду. 
Они 
заблудились и вернулись. Эксплуататоры однако не смутились. Поймав где-то 
спрятавшихся двух поджарых малабарцев, объявили их пленными: "Либо ведите и вот 

вам злато; либо отказывайтесь и все-таки пойдете, так как вас потащат силой. А 
затем, вместо злата, тюрьма". А в те блаженные дни кротких отцов компанейства 
слово "тюрьма" было синонимом, Мадрасском, да и в других президентствах, пытки. 

Оно и теперь иногда случается, как это было еще недавно доказано; и в те 
времена 
жалобы самого младшего из писарей высшей расы было достаточно, чтобы 
подвергнуть 
туземца пытке. Угроза подействовала. Бедные малабарцы понурили головы и, ни 
живые, ни мертвые, повели европейцев к Колакамбе.
Странно, если случилось затем то, что рассказывают: а что было так, в этом нам 
порукой официальное донесение двух межевщиков. Не доходя до водопада, на