гномами; а христианские мистики, такие, как де Мирвиль, дают им еврейские имена 
и распределяют их среди различных видов демонов под руководством Сатаны- 
конечно, с разрешения Бога.
Он, также, восстает против решения св. Фомы, согласно которому душа животного 
разрушается вместе с телом. Он говорит: "Нас призывают уничтожить некую силу, 
наиболее существенную силу на земле, называемую животной душой", которая, 
согласно преподобному отцу Вентуре, является "наиболее достойной уважения душой 
после души человека".2-23
Он только что назвал ее нематериальной силой, и теперь он же называет ее 
"наиболее существенной вещью на земле".2-24
Но что такое эта "сила"? Жорж Кювье и академик Флоуренс раскрывают нам ее 
секрет.
Форма, или сила тел, (отметим, что форма в этом случае означает душу), - пишет 
Кювье, - гораздо более существенны для них, чем материя, поскольку последняя 
постоянно меняется (не разрушаясь по существу), тогда как форма сохраняется 
вечно.
Флоуренс добавляет к этому:
Во всем, что имеет жизнь, форма является более устойчивой, чем материя; ибо то, 
что образует Сущность живого тела, его идентичность и его сходство с самим 
собой, - это его форма.2-25
Как замечает в свою очередь де Мирвиль, поскольку форма является "основным 
принципом, философским основанием нашего бессмертия",2-26 то отсюда следует, 
что под этим вводящим в заблуждение термином понимается душа человека или 
животного. Я предполагаю, что скорее это то, что мы называем Единством Жизни.
Как бы там ни было, как мирская, так и религиозная философия подтверждает 
утверждение о том, что души человека и животного идентичны. Лейбниц, философ, 
которого любил Боссюэ, по-видимому в некоторой степени верил в "воскрешение 
животных". Поскольку смерть для него - это "просто временное сворачивание 
личности", он сравнивает ее с сохранением идей во сне или с бабочкой, 
содержащейся в гусенице. "Для него", - говорит де Мирвиль, - "воскрешение2-27 - 
это общий закон природы, но если оно совершается чудотворцем, то сразу 
становится большим чудом из-за своей преждевременности, окружающих 
обстоятельств и способов, которыми он действует". В этом отношении Лейбниц 
является истинным оккультистом, хотя и не подозревает этого. Рост и распускание 
цветка или растения за пять минут вместо нескольких дней или недель, усиленное 
развитие растения, животного или человека, - эти факты содержатся в записях 
оккультистов. Они только по видимости являются чудесами; естественные силы 
ускорили и во много раз усилили эти процессы при помощи особых условий и под 
воздействием оккультных законов, понятных для посвященного. Ненормально быстрый 
рост осуществляется силами природы, слепыми или обладающими незначительным 
разумом, подчиняющимся оккультной силе человека, силами, совместно действующими 
на развитие чего-либо из хаотических элементов. Но почему нужно одно называть 
божественным чудом, а другое- сатанинской уверткой или просто обманным 
действом?
И все же, как истинный философ, Лейбниц даже в этом опасном вопросе о 
воскрешении мертвых чувствует себя обязанным включить сюда все животное царство 
в целом, говоря: "Я верю, что души животных неразрушаемы... и я думаю, что это 
лучше всего способно доказать нашу собственную бессмертную природу".2-28
Дан, викарий Мидлтона, опубликовал по этому вопросу два небольших тома, в 
которых он поддержал Лейбница. Подводя итог своим взглядам, он говорит, что 
"священные тексты содержат намеки на то, что животные будут жить в будущей 
жизни. Эта доктрина поддерживалась рядом отцов церкви. Разум, говорящий нам, 
что животные имеют душу, одновременно учит нас, что они должны переходить в 
будущее состояние. Взгляды тех, кто верит, что Бог уничтожает души животных, не 
имеет никаких прочных оснований", и т. д. и т. п.2-29
Немало ученых последнего столетия защищало гипотезу Дана, объявляя ее в высшей 
степени вероятной, и прежде всего- протестантский теолог Шарль Боннэ из Женевы. 
Сейчас этот теолог является автором исключительно интересной книги, названной 
им "Палингенезис",2-30 или "Новое рождение", которое имеет место, как он 
старается доказать, благодаря невидимому зародышу, существующему в каждом; и, 
как и Лейбниц, он не может понять, почему животных следует исключить из этой 
системы, ибо в таком случае она утратит свое единство, а система означает 
"собрание законов".2-31
Животные, - пишет он, - это удивительные книги, в которых творец собрал самые 
потрясающие черты своего верховного разума. Анатом должен изучать их с 
уважением, и даже если он слабо наделен чувством деликатности и способностью к 
рассуждению, характерными для нравственного человека, он никогда не будет 
представлять себе, что имеет дело с грифельной доской или с булыжником. Он 
никогда не забудет, что все то, что живет и чувствует, имеет право на его 
милосердие и жалость. Человек стал бы избегать риска идти на компромисс со 
своим этическим чувством, если бы он познакомился со страданиями и кровью 
животных. Эта истина настолько очевидна, что правительства никогда не должны 
упускать ее из виду... Что касается гипотезы об автоматизме животных, то я 
склонен рассматривать ее как философскую ересь, которая была бы очень опасна 
для общества, если бы она не противоречила столь сильно здравому смыслу и 
чувствам, становясь тем самым безопасной, ибо она никогда не может быть 
признана.
Что касается предназначения животных, то, если моя гипотеза верна, провидение 
предусматривает в их будущих состояниях крупные компенсации за их теперешнюю 
жизнь...2-32 Для меня их воскрешение - это следствие той души или формы,