поневоле 
вспомнил, что лежу в кромешной тьме на ледяной каменной плите могилы. В то же 
мгновение я уловил пробившуюся извне к моему мозгу мысль: «Да, он вернулся к 
нам. Мы идем!» Прошло еще несколько тягостных минут, и вот вдали показался 
слабенький огонек, другой... Три старца-аббата приблизились ко мне с масляными 
лампами в руках.
   — Ты очень хорошо прошел испытание, сын мой. В течение трех суток ты лежал 
на 
этой плите. Ты все видел. Ты умер. И ты ожил.
   Когда я поднялся, то почувствовал, как онемели все мои члены. От слабости и 
голода я шатался. Скорее из этой могилы, которую я не забуду никогда, скорее из 

ледяного воздуха подземных переходов! От голода я едва не терял сознание, 
огромный груз увиденного и пережитого переполнял меня. Затем я пил и ел — пил и 

ел вдоволь, — а вечером, перед тем как уснуть, я подумал, что предсказания 
сбываются и вскоре мне предстоит покинуть Тибет и отправиться в удивительные 
чужие края. Я теперь многое знаю об этих странах, но должен признаться, что они 

оказались — да и сейчас остаются — намного более удивительными, чем я мог тогда 

вообразить.
   
   
   
   
   ГЛАВА 18 ПРОЩАЙ, ТИБЕТ!
   
   Несколько дней спустя, когда мы с учителем сидели на берегу Реки Счастья, 
мимо нас галопом проскакал всадник. Случайно скользнув взглядом по берегу, он 
заметил нас и узнал ламу Мингьяра Дондупа. Всадник круто остановил лошадь, так 
что копыта ее заскользили и подняли пыль.
   — Я привез послание от Наимудрейшего ламе Лобсангу Рампе.
   Он вытащил из-за пазухи традиционный пакет, завернутый в шарф. Передав его 
мне с троекратным приветствием, он снова вскочил в седло и ускакал.
   Теперь я был достаточно самостоятелен. Все, что произошло под Поталой, 
укрепило мою веру в себя. Я вскрыл пакет и познакомился с содержанием письма, 
прежде чем передать его учителю — и другу — ламе Мингьяру Дондупу.
   — Завтра утром я должен быть в Норбу Линга у Наимудрейшего. Вас вызывают 
тоже.
   — Мне не свойственно доискиваться до смысла намерений Неоценимого Заступника,
 
Лобсанг, но я чувствую, что скоро ты отправишься в Китай. Что касается меня, то 

я уже тебе говорил, что не задержусь здесь долго — мне предстоит дорога в 
Небесные Поля. Так что не будем терять времени, у нас его осталось немного.
   На следующий день я снова отправился по знакомой дороге в Норбу Линга.
   Спустившись с холма, я пересек Лингхор и очутился у ворот парка. И в этот 
раз, как обычно, меня сопровождал лама Мингьяр Дондуп. Одна и та же мысль 
печалила нас обоих: возможно, это последний совместный визит к Наимудрейшему. 
Мои чувства, видимо, можно было прочитать у меня на лице: когда я один предстал 

перед Далай-ламой, он сказал: — Минута расставания, перед тем как пойти разными 

дорогами, тягостна и печальна. Здесь, в этом павильоне, я размышлял долго: 
оставаться мне здесь или покинуть родину, когда она подвергнется нападению? 
Каково бы ни было мое решение, все равно кому-то придется страдать. Твой путь 
определен, Лобсанг; он труден, и другого нет.
   Семью, отечество, друзей — все придется оставить. На своем пути ты встретишь,
 
и ты об этом знаешь, зло и недоверие, мучения и безразличие. Понятия чужеземцев 

странны и необъяснимы, на них нельзя полагаться. Как я тебе уже говорил, они 
верят только в то, что могут создать сами или испытать в своих научных 
лабораториях. Но самой главной наукой, наукой о душе, они вообще не занимаются. 

Таков твой Путь — он выбран тобой еще до рождения. Я уже обо всем распорядился; 

ты отправишься в Китай через пять дней.
   Пять дней! Только пять дней, а я-то надеялся на пять недель...
   Молча возвращались мы с учителем в Шакпори. Лишь по прибытии в монастырь он 
вымолвил первые слова: — Тебе нужно повидать родителей, Лобсанг. Я им пошлю 
письмо.
   Родителей? Мой учитель стал для меня больше, чем мать и отец. И скоро он 
уйдет из жизни, уйдет до моего возвращения в Тибет через несколько лет. Все, 
что 
останется от него, это золотая статуя в зале инкарнаций, словно старое, 
поношенное платье, больше не нужное своему владельцу...
   Пять дней! Пять напряженных дней. Я начал примерять западные одежды, 
хранившиеся в музее Поталы. В Китае они мне, конечно, не пригодятся, там я