ющими цветами и таянием снегов, – все это так или иначе было 
связано с воспитанием внутренней чистоты человека, с "целостностью его сердца".
Уже даосы начали использовать методику, которая затем широко распространилась в 
буддизме и в ряде локальных религий, называемую "шоу и" – "сохранение единого" 
или "сбережение себя в единстве". Не вдаваясь в тонкости самой методики (а она 
со временем заметно трансформировалась), заметим, что речь шла именно о том, 
чтобы собрать воедино весь расколотый, "разбросанный" (сань) мир как вокруг 
человека, так и внутри него. Человек входил в мистическое "со-звучание", в 
некое единоритмие (юнь) с миром и космосом, становясь неотличимым от него, а 
поэтому и неуязвимым.
Уже в VII–VI вв. до н. э. методы медитации были направлены именно на единство 
человека с Дао, равное абсолютной чистоте сознания. Вот как об этом 
рассказывает один из самых ранних текстов по методике созерцания: "Можно ли, 
соединив душу и плоть, объять Единое и не утратить это. Можно ли, регулируя ци 
и становясь податливым, обрести состояние новорожденного? Можно ли, отполировав 
сокровенное зерцало, не оставить на нем пятен" ("Дао дэ цзин", § 10).
Буддизм, в частности его школа чань, приносит новую концепцию сбережения 
собственной целостности человека – "твое сердце и есть Будда" (цзю синь цзю Фо),
 а поэтому бессмысленно "искать Будду вне себя". Это значит, что источник всех 
наших физических и психических болезней заключен лишь внутри нас самих. Человек,
 занимаясь духовной практикой, может достичь просветления ("стать Буддой"), а 
может положить начало несчастьям своим и других людей. И все это – один и тот 
же человек, который либо умеет, либо не умеет систематически пестовать себя.
В нас есть все, в том числе и колоссальные возможности для самозащиты – 
энергетической, физической, духовной. Как говорил патриарх Мацзу Даои (VIII в.
): "Человеческая природа изначально самодостаточна". Мы лишь не всегда умеем 
реализовать в себе эту целостность, прибегаем к неким внешним "помощникам", 
перекладывая всю ответственность на них, например, лечим болезнь лишь 
лекарствами и не занимаемся дыхательными и оздоровительными упражнениями, как 
то предписывает восточная медицина.
Восточное мышление – всегда мышление практическое, утилитарное. Здесь философия 
никогда не расходилась с самим искусством гармоничной жизни в этом мире и 
никогда не была оторвана от самого акта бытия. Если на Западе утилитарность 
философии нередко отвергалась (да и можно ли применить философию Гегеля в 
повседневной жизни?), становилась выше бренного существования, то в Китае и 
Японии она была соткана из самой материи жизни, где самое приземленное, 
например, искусство потребления пищи, оказывалось самым возвышенным.
Здесь стоит даже вслушаться в изначальный смысл китайских понятий: философия – 
это "обучение высшей мудрости" (чжэсюэ), религия – "учение предков" (цзунцзяо).
Примечательно, что понятия "религия" долгое время вообще не существовало ни в 
Китае, ни в Японии. Сначала под воздействием западного влияния XVIII–XIX вв. 
оно приходит в Японию, а затем перекочевывает в Китай, где понимается именно 
как нечто, завещанное предками – "учение предков". До этого же существовал 
просто единый термин "цзяо" – "учение" для всего комплекса духовного воспитания 
человека. Под "учением" могла подразумеваться практически всякая духовная 
практика: было известно "медицинское учение", "буддийское учение", "учение 
кулачного искусства" и т. д.
Из-за чего человек становится беззащитен перед этим миром? Восточные учения 
отвечают на этот вопрос практически одинаково: из-за замутнения сознания. 
Пустые размышления, иллюзии накрепко привязывают нас к этому миру, заставляя 
наше сердце вечно страдать. "Душа человека, наполненная мыслями о рождениях и 
смертях, о созиданиях и стремлениях, – вот это и есть заблуждение", – объясняет 
Мацзу.
Всякая религия и философия, будь то на Востоке или на Западе, начинает 
воспитание человека с методик и предписаний, в этом между культурами нет особой 
разницы. Однако восточно-азиатские учения постоянно объясняют, что все методики 
– не более чем подпорки, чтобы научиться ходить. И однажды их придется 
отбросить, опираясь лишь на чистоту сознания.
И тогда все "предписания", все правила, даже все методики самозащиты становятся 
ненужными. "Для того, чье сердце находится в равновесии, какой смысл соблюдать 
дисциплинарные правила?!", – как-то воскликнул шестой патриарх чань-буддизма 
Хуэйнэн во время одной из проповедей. Внутренний подвиг спокойного и ясного 
сознания значительно сложнее, чем соблюдение даже самых жестких правил, постов 
и предписаний.
На самом деле воистину существует лишь одно – равновесие сердца, спокойствие и 
чистота души. Все остальное вторично.
Эта же мысль прослеживается и в восточных боевых искусствах, где есть четкое 
разделение тренировок на выполнение формальных упражнений, неких внешних форм 
(кит. таoлy, яп. ката), с одной стороны, и на духовную практику, которая 
собственно и составляет основное содержание того, что называется "гунфу" – 
высшее мастерство.
B XVI–XVII вв. в Китае происходит настоящий переворот, нередко не замечаемый 
многими исследователями – методы, которые некогда практиковались лишь в 
закрытых буддийских и даосских школах, становятся достоянием сотен школ боевых 
искусств ушу. И именно в этот момент способы рукопашного боя и владения оружием,
 пришедшие в основном из армейской практики, соединяются с тайными способами 
самовоспитания. Оказывается, что высшее мастерство – не в том, чтобы нанести 
стремительный удар или поставить блок, но в том, чтобы достичь такого состояния 
сознания, когда никому не придет даже в голову напасть на вас. Это и есть то 
состояние, которое великий мастер Сунь Лутан называл "кулачным искусством за 
пределами кулачного искусства".
Потом это осознание боевого искусства как высшего ри