осуждении   заключено  и   ее  величайшее   оправдание.  Пошлость,  втягивая
человеческую жизнь в предустановленные формы,  спасает личность от одной  из
величайших тревог -- страха завтрашнего  дня. Все многочисленные  терзания и
беспокойства,  связанные  с этим  страхом,  отступают, испаряются,  исчезают
вовсе  в  пошлом мире. Действительность становится прозрачной,  как в  самый
ясный день, и все находится под рукой, и все окружающее любезно к тебе, и ты
сам   связан   с  миром  и   людьми  спокойной  внятной   связью.   Метания,
неуверенность, маета, скука никогда не охватят душу  того" кто вполне свыкся
с пошлостью и принял заключенную в ней предустановленную гармонию. Нет более
безмятежной   жизни,   нежели   жизнь,   заключенная   в   границы   пошлого
существования. Легкими  штрихами, мягкими  тонами  вписывает пошлый  человек
свою жизнь в  то течение дел, которое  бог весть когда и кем  определено. Но
неизвестно кем определенное, оно всесильно и всеохватно.
     Главное  в  последовательном  утверждении  пошлости  --  это всей душой
принять  мир,  в котором  появляешься на свет, и прожить  жизнь  так,  чтобы
никогда, ни одним  бессознательным  и  смутным движением  не  выйти  за  его
границы.  Тогда  вся линия  времен  откроется так  же  ясно,  как предметы в
собственной комнате, и увидишь ты и прошлое, и будущее  свое; и тех, кого ты
сменил, и тех, кто  придет тебе вослед, и даже скупую слезу  над собственной
могилой сможешь обронить...


        ¶x x x§

     Пошлый  человек  лучше всего выражает  себя неучастием в действительной
драме мира, и потому -- в  полном неприятии ответственности за происходящее.
Действие  по  заведенным  правилам  игры,  в  которой  результат  предрешен,
становится апофеозом пошлости. Самый правильный человек  оказывается  весьма
пошлым. Он никогда не отдается течению жизни, он всегда стоит рядом с бытием
и смотрит на него извне. Бог весть, где он при этом находится: видимо, в том
особом мире, который создает пошлость.
     Из этой характеристики  пошляка  хорошо видно  его  сходство с ученым и
политиком -- этими столь почтенными, почти  священными  фигурами современной
цивилизации.  Каков  первый  принцип  ученого?  --  отстраниться  от  своего
объекта,  не привнести в него ничего  от  себя,  предоставить ему  двигаться
собственным  путем  и  лишь  фиксировать, прояснять,  объяснять, ну  а затем
использовать  это движение.  Какова первейшая  заповедь политика? --  быть у
власти, а значит  поступать  не  так, как тебя побуждает собственная натура,
соображения человеческого достоинства,  справедливость, нужды  людей  и тому
подобная суетность, но единственно исходя из задачи сохранения,  умножения и
укрепления  власти.  Разве может  беспристрастный взгляд не  увидеть  в этих
канонах поведения сходства с жизненной установкой пошлого человека?
     Нет   на   свете   ничего   обширнее   пошлости;   нет   ничего   более
величественного, чем она. Всякое иное  душевное состояние по сравнению с ней
незащищено и неуверенно в себе. От этой неуверенности каждая мысль, и всякое
чувство,  и  любое желание стремятся утвердить  себя  в  действительности --
выйти из души в мир и стать его, мира, особым измерением.
     Не то  в  пошлости. Она,  имея  источником  предопределенное содержание
мира, порождает  предустановленную  жизнь,  и оттого  она  в  высшей степени
самодостаточна, ибо находится в душе в той же степени, что и в  мире. Высшая
гармония  души  и  действительности  заключена  в  пошлости,  и  оттого  она
представляет   собой   наиболее  спокойное,  неагрессивное,   величественное
душевное  состояние. Она  --  качество личности,  совершенно гарантированной
бытием.  От  этой  гарантированности  и  защищенности   человеческие  мысли,
чувства,  отношения становятся  по особенному  легкими  и беспечными --  как
воздушные шарики,  качающиеся на пенистой воде. В пошлом  мире установленные
границы абсолютны  и  неприступно  святы, а малейшее покушение  на них, даже
произведенное ненамеренно и случайно, почитается величайшей непристойностью.
Оттого пошлость  не терпит какого-либо дерзания и  даже малейшего  намека на
его  возможность.  Поистине, в пошлости  человеческая душа  находит желанное
место  упокоения.  В  ней  спасается  она  от  бурь  и  потрясений,  обретая
долгожданный отдых. Жизнь без печали, без суеты, без боли и  тревоги обещает
человеку  пошлость,  и мне  непонятно, как  в нашем смятенном мире ей  можно
предпочесть что-либо иное.
     Однако  же  агрессивная  среда  внешнего мира не  оставляет  пошлость в
покое. Она давит  и  терзает пошлое  существование,  вынуждая его отстаивать
себя.  Тогда  пошлость  вынуждается  изменить  своей  спокойной  благодушной
природе.  Подталкиваемая  извне, она осознает свое противоречие с  развитием
мира, который  движется к сомнительной  будущности. Это открытие придает  ей
вообще  несвойственную  злую   скрытность  или  агрессивность.  Разъяренная,
пришедшая в исступление пошлость способна уничтожить все живое, ибо  мощь ее
не знает пределов,  истовость -- безмерна, а жалость  -- неведома.  И только
ответная  мощь  зла,  сконцентрированная  в остальных  человеческих пороках,
способна  остановить  и  укротить  пошлость. Оттого  лишь  глубоко  порочный
человек  имеет  шанс  состязаться  с  пошлостью  и  одержать  над  ней верх.
Следовательно, не будь пошлости,  многие  человеческие  пороки  утратили  бы
почву и потеряли одно из оснований своей полезности.