правительства поспешили присоединиться к требованиям экспансии, и такая горячая 
поддержка в значительной мере подтолкнула новое поколение молодых офицеров к 
мысли о проведении радикальной внешней политики.
      Поскольку крайним националистам имперские завоевания представлялись 
лучшим способом разрешения социальных проблем в Японии, новое поколение 
офицеров спровоцировало Маньчжурский инцидент 1931 года, когда Квантунская 
армия, размещенная в Маньчжурии, захватила Мукден и другие объекты. Это 
фактически поставило Маньчжурию в положение военной колонии Японии, где акты 
жестокости и насилия со стороны японских солдат имели катастрофические 
последствия. Действия императорской армии привели в замешательство умеренные 
элементы в правительстве, ощутившие на себе осуждение всего мира, поскольку они 
убедились в бессилии правительства установить контроль над армией. Поэтому 
правительство Сёва было вынуждено официально поддержать внешнюю политику, 
которую оно не разделяло, и морально оправдать войну в Маньчжурии.
      Кто же противился действиям армии в Маньчжурии, тем грозила участь жертв 
«патриотических убийств», на которых специализировались радикальные 
националисты, терроризируя своих противников. Положение Минобэ о роли 
императора как «правительственного органа» было отброшено, и его заменила 
теория Уэсуги о «мистическом монархе». Интеллектуальная свобода эпохи Тайсё 
была задушена репрессиями со стороны милитаристов, получивших полный контроль 
над общественным мнением. Это была эпоха, когда лозунг «Война — отец мироздания 
и мать цивилизации» со всей отчетливостью выразил устремления милитаристов, 
определявших политику государства. В эту эпоху моральный уровень японской армии 
упал до самой низкой отметки, плачевным итогом чего явились жестокие 
преступления ее солдат, легшие несмываемым позором на страницы японской истории.

      Несмотря на свое ведущее положение в обществе, сама армия не была 
однродна. С утратой ключевых позиций в руководстве армией кланом Тёсю 
развернулось соперничество между кланами, когда каждая фракция домогалась 
власти. Другим важным фактором, вносящим раздор в ряды военного руководства, 
явилось социальное неравенство среди офицеров, когда одни из них, получив 
среднее образование и пройдя специальное обучение в военных подготовительных 
школах, получили доступ к офицерским военным училищам, другие же после многих 
лет службы удостоились особой чести быть принятыми в Армейское высшее военное 
училище. Последние относились к первым свысока, поскольку те были выходцами из 
самых низов и их обучение ограничивалось прежде всего вопросами тактики, а это 
позволяло занимать второстепенные должности в руководстве. Офицеры же последней 
группы (социальная среда, из которой они происходили, была намного более 
высокой) получили хорошее образование и в области военной стратегии, и в 
области науки и морали, а кроме того, они имели возможность для продолжения 
собственной карьеры выехать за границу. И вполне естественно, что их назначения 
были самыми высокими, в командование или в штаб. К тому же они носили особое 
обмундирование и знаки отличия, что должно было указывать на их 
привилегированное положение. Именно конфликт между этими группами офицеров и 
послужил основой для последующего нравственного упадка в армии.
      Само явление нравственного упадка в японской армии в эпоху Сёва проливает 
свет на природу японской воинской культуры, особенно на современные дисциплины. 
Ни одна из групп нового поколения офицеров не набиралась из среды бывших 
самураев, на чем настаивал Ямагата. Напротив, все они были выходцами из 
крестьян и являлись самыми настоящими «героями из низов» Ёсиды Сёина, 
выдвинутыми на роли лидеров, которым они ни по складу ума, ни по чувству 
моральной ответственности не соответствовали. Они были выходцами из той среды, 
которая совершенно не была связана с традициями средневекового рыцарства. И 
последствия едва ли могли быть иными, ибо эти люди не имели и не могли получить 
никакого представления о незыблемых этических ценностях традиционных рыцарских 
институтов.
      Художественная проза и драма, живописуя этос средневековых рыцарей, 
заложили в сознание простолюдина, выступающего теперь в новой роли «самурая», 
совершенно искаженное представление об этом феодальном слое общества. Он 
пытался выглядеть достойным в собственных глазах и глазах товарищей по оружию. 
Солдат эпохи Сёва был теперь «человеком меча», выразителем «чести» своей 
божественной империи, т.е., как он полагал, наследником по духу и воинской 
доблести своих предков, средневековых рыцарей. Хоть он и жил сугубо мирной 
гражданской жизнью, отрицательно сказавшейся на его полноценном становлении как 
воина, собственное воспитание позволяло ему совершенствоваться в современных 
военных искусствах и прививать себе небывалое и преувеличенное чувство долга, 
которое, по его мнению, было свойственно средневековому рыцарю. В бою солдат 
эпохи Сёва действовал под влиянием неясных идеалов, формируемых искаженным 
чувством долга, которое ему насильственно внушали и которое, вкупе с 
взращенными культурной традицией чертами, определяемыми замешенными на чувстве 
стыда нравственными нормами и осознанием связующих его социальных уз и 
обязательств, заставляет самого солдата действовать с фанатическим рвением в 
надежде снискать в будущем славу и почести. Его собственный облик определялся 
преданностью к суверену и любовью к отчизне. Такое сочетание делало его готовым 
идти на верную смерть по одному только слову командира, поскольку, по словам 
Окакуры Какудзо (18621913), «любовь, как и смерть, не признает границ».
      Действия крайних националистов из Сакуракай (Общество Цветущей Вишни) и 
Кэцумэйдан (Лига крови) вылились в ряд убийств внутри страны. Националистически 
и революционно настроенные правые молодые офицеры попытались в 1936 году 
совершить государственный переворот. Они вывели тысячи солдат с лозунгом «Долой