В предрассветной тишине раздались крики гусей, стая которых летела над 
вершинами деревьев. 
    — Гуси улетают на север, — вымолвил Мусаси, удивившись своему голосу. 
    — Мусаси... 
    Их глаза встретились. Они вспомнили дни деревенской жизни, когда каждую 
осень и весну гусиные стаи пролетали над полями. Как все было просто в те 
времена! Оцу дружила с Матахати. Мусаси в деревне не любили за его буйное 
поведение, но Оцу не боялась отчитывать его за грубость. Они вспомнили и храм 
Сипподзи, и реку Ёсино под горой. С замиранием сердца оба чувствовали, что 
теряют бесценные мгновения, которым нет возврата. 
    — Дзётаро говорил, что ты болеешь. Что-нибудь серьезное? - Нет. 
    — Тебе получше стало? 
    — Да, теперь это мне безразлично. Ты правда считаешь, что тебя могут убить 
сегодня? 
    — Полагаю, да. 
    — Если ты умрешь, то и мне не жить. Какой смысл говорить о моей хвори. 
    Свет засиял в глазах Оцу. Мусаси впервые понял, насколько Оцу сильнее его 
духом. Много лет он размышлял над смыслом жизни и смерти, контролируя каждый 
свой шаг, подвергал себя суровой самурайской тренировке ради достижения хотя бы 
основ самоконтроля. Молодая женщина твердо заявила, что умрет, если он погибнет.
 Ей не понадобилось ни тренировки, ни самодисциплины. Лицо Оцу было совершенно 
спокойным, а глаза говорили Мусаси, что ее решение — не ложь, не сиюминутный 
порыв. Оцу, казалось, с радостью уйдет из жизни вслед за ним. Мусаси устыдился, 
поняв душевную стойкость Оцу. 
    — Не глупи, Оцу! — воскликнул он. — Зачем тебе умирать? — Мусаси удивился 
глубине своего порыва. — Я умру в сражении против людей Ёсиоки. Смерть от меча 
естественна для профессионального фехтовальщика. Я должен напомнить трусам о 
Пути Воина. Я глубоко тронут твоей решимостью умереть, но во имя чего ты отдашь 
жизнь? Смерть твоя останется незаметной, люди не обращают внимания на смерть 
мошки. 
    Оцу едва сдержала рыдания. Мусаси пожалел о своей прямолинейности. 
    — Наконец я понял, что заблуждался сам и обманывал тебя много лет. Я не 
замышлял ничего дурного, когда сбежал из деревни и бросил тебя на мосту Ханада. 
Против моей воли вышло так, что я обманул тебя. Обман я скрывал, притворяясь 
холодным и бесстрастным. Безразличие было напускным. Часы мои сочтены, и я 
скажу всю правду. Я люблю тебя, Оцу! Я пожертвовал бы всем на свете и остался с 
тобой навсегда, но... — Мусаси на миг замолк, затем взволнованно продолжил: — 
Верь каждому моему слову, Оцу, у меня не будет больше случая поговорить с тобой.
 Сейчас я открываю тебе душу. Мысль о тебе, случалось, отвлекала меня от дела, 
были ночи, когда я не мог заснуть, мечтая о тебе. Ты являлась мне во сне, 
пробуждая во мне страсть. Я обнимал подушку, словно тебя, Оцу. Стоило, однако, 
обнажить меч, увидеть блеск клинка, как кровь мгновенно остывала и мысли 
освобождались из плена грез. 
    Оцу просветленным взглядом смотрела на Мусаси. Она хотела что-то сказать, 
но к горлу подступил комок. 
    — Мое единственное прибежище — меч, — продолжал Мусаси. — Страсть 
захлестывала меня, но я неизменно возвращался к своему ремеслу. Это судьба, Оцу.
 Я разрывался между любовью и самодисциплиной. Я словно бежал по двум дорогам 
одновременно. Когда они расходились, я выбирал ту, которую считаю верной. Я 
хорошо знаю себя. Я не гений и не великий человек. — Мусаси замолк. Он хотел 
честно рассказать о своем чувстве, но слова, казалось, затемняли правду. Сердце 
подсказывало, что нужно быть еще откровеннее. — Что еще сказать? Один взгляд на 
меч — и ты удаляешься из мыслей. Нет, ты бесследно исчезаешь. Сейчас я ощущаю 
себя счастливейшим человеком на земле. Понимаешь? Долгие годы ты страдала душой,
 всем существом ради человека, который любит меч больше тебя. Я отдам жизнь за 
меч, но не умру ради женщины, даже ради твоей любви. Такова правда, хотя мне 
хочется на коленях вымаливать у тебя прощение. 
    Мусаси почувствовал, как тонкие пальцы Оцу сжались на его запястье. Она уже 
не плакала. 
    — Я все знаю, — спокойно произнесла она. — Иначе я бы не любила тебя. 
    — Неужели ты не понимаешь, что глупо умирать из-за меня? Сей час я твой, 
душой и телом, но как только мы расстанемся... Нельзя жертвовать собой ради 
такого, как я. У женщин есть разумный путь Найди его, Оцу, ты должна обрести 
счастье. Это все, что я могу сказать на прощанье. Мне пора! — Мусаси осторожно 
отвел руку Оцу и поднялся. 
    — Еще минуту, Мусаси! — прошептала она сквозь слезы, хватая его за рукав. 
    Оцу так много надо было сказать Мусаси. Пусть он забудет ее, пусть люди 
осмеют ее, пусть он не изменит себе. Оцу придумала Мусаси в мечтах, она знала 
его истинную натуру, когда полюбила его. Она цеплялась за рукав Мусаси, 
отчаянно пытаясь продлить мгновения перед вечным расставанием. Ее смиренная 
мольба обезоружила Мусаси. Оцу была прекрасна в своем смущении и скованности. 
Мусаси дрогнул от собственной нерешительности. Он вдруг почувствовал себя 
деревом с расшатанными корнями, которое вот-вот рухнет от порыва ветра. Его 
беззаветная преданность Пути Меча заколебалась от слез Оцу. 
    — Ты поняла меня? — натужно выдавил он из себя. 
    — Да, но вместе с тобой умру и я. Для меня смерть будет иметь такой же 
смысл, как для тебя гибель в сражении. Меня не затоптать, как букашку, я не 
брошусь с горя в реку. Я сама решу свою судьбу. Даже ты не волен распоряжаться 
моей жизнью. — Голос Оцу звучал спокойно и твердо. — Если ты признал меня 
невестой, я буду счастливейшей из женщин. Ты говорил, что не хочешь обрекать