— Мне ее так жалко! Если Оцу узнает, что ты не захотел ее увидеть, она 
совсем разболеется. 
    — Именно поэтому ты должен передать ей мои слова. Скажи ей, что нам не 
следует встречаться, пока я постигаю боевое искусство. Я избрал путь 
самодисциплины. Мой долг — подавлять свои чувства, вести строгий образ жизни, 
закалять себя трудностями. Иначе я потеряю свет, к которому стремлюсь всей 
душой. Подумай, Дзётаро! Тебе тоже предстоит эта стезя, если ты намерен стать 
истинным воином. 
    Дзётаро тихо плакал. Мусаси обнял его и прижал к груди. 
    — Никто не знает, где обрывается Путь Воина. Когда меня не будет, найди 
себе хорошего учителя. Я не хочу сейчас встречаться с Оцу, потому что знаю: без 
меня ей в конце концов будет лучше. Обретя новое счастье, она поймет меня. В ее 
комнате не гаснет свет. Ей очень одиноко. Успокой ее и сам ложись спать. 
    Дзётаро начинал смутно понимать своего учителя, но все еще стоял к нему 
спиной. Продолжать разговор было бесполезно. Дзётаро спросил, хватаясь за 
последнюю соломинку: 
    — А ты вернешься к Оцу, когда постигнешь боевые искусства? Когда убедишься, 
что стал настоящим воином? 
    — Да, если такой день настанет. 
    — А когда? 
    — Трудно сказать. 
    — Через два года? Мусаси молчал. 
    — Через три? 
    — Путь совершенствования бесконечен. 
    — Ты не увидишь Оцу до конца жизни? 
    — Если природа наделила меня нужными качествами, то я когда-нибудь достигну 
цели. Или останусь таким же глупцом, как сейчас. Жизнь моя в серьезной 
опасности. Разве мужчина в таком положении может давать обещания молодой 
женщине? 
    Для Мусаси эта речь была непривычно длинной. Удивленный, Дзётаро взглянул 
на него, затем торжествующе сказал: 
    — А ты ничего не обещай. Зайди, и все! 
    — Это не так просто, как кажется. Мы с нею молоды. Стыдно признаться, но я 
боюсь ее слез. Они могут победить меня. 
    Мусаси не был уже тем самоуверенным юношей, который легко отверг Оцу на 
мосту Ханада. Самолюбие, бездумность уступили место терпимости и 
снисходительности. Ёсино пыталась разбудить его страсть, но он не поддался ее 
чарам. С Оцу могло быть иначе. Мусаси понимал, как много он значит для нее. 
    — Ты понял меня? — шепнул Мусаси на ухо мальчику. 
    Дзётаро потер глаза. Отняв ладони от лица, увидел лишь густой, ночной туман.
 
    — Учитель! — раздался во мраке его крик. 
    Дзётаро добежал до конца стены, зная, что Мусаси не вернется. Уткнувшись в 
стену, мальчик разрыдался. Он потерпел еще одно поражение. На этот раз взрослые 
одолели его своими доводами. Горло Дзётаро свело судорогой, тело трясло от 
рыданий. 
    Вытерев слезы, он тихо побрел домой. У ворот стояла женщина, которую 
мальчик принял за служанку. Дзётаро подумал, что ее послали по какому-то делу в 
столь поздний час. Ему стало стыдно, что служанка могла слышать его плач. 
Женщина, сняв с головы покрывало, пошла ему навстречу. 
    — Дзётаро, это ты? 
    — Оцу? Ты почему здесь? Ты ведь очень слабая. 
    — Беспокоилась о тебе. Почему ушел, не предупредив? Где ты пропадал? Зажгли 
фонари, заперли ворота, а тебя все нет. Я извелась от волнений. 
    — С ума сошла! У тебя горячка! Отправляйся немедленно в постель. 
    — Почему ты плакал? 
    — Потом все скажу. 
    — Нет, говори сейчас. Ты чем-то расстроен? Ты провожал Такуана? -Да. 
    — Узнал, где Мусаси? 
    — Такуан — плохой человек. Я его ненавижу. 
    — Он ничего не сказал? - Нет. 
    — Что-то ты от меня скрываешь! 
    — Вы оба невыносимы! — завопил Дзётаро. — И ты, и этот глупец, мой учитель! 
Не вымолвлю ни слова, пока ты не ляжешь в постель с мокрым полотенцем на лбу. 
Если сейчас же не пойдешь в дом, отволоку тебя силой! 
    Дзётаро схватил Оцу за руку и, неистово колотя по воротам, яростно завопил: 

    — Открывайте! Больная ждет! Она окоченеет, если будете долго копаться! 
     
    ТОСТ В ЧЕСТЬ ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ 
     
    Матахати остановился посреди дороги и вытер пот со лба. Весь путь от улицы 
Годзё до горы Саннэн он проделал бегом. Лицо его было красным, больше от 
выпитого сакэ, чем от усталости. Матахати, нырнув в старые ворота, прошел через 
огород к маленькому домику. 
    — Мамаша! — позвал он. 
    Никто не отвечал. Матахати огляделся. 
    — Спит, что ли? — пробормотал он. 
    Вымыв у колодца руки и ноги, Матахати вошел в дом. Дремавшая Осуги 
перестала храпеть и приоткрыла глаза.