божественный свет молодого солнца испепеляет и рассеивает ничтожную гордыню 
человека, порождаемую мелочными надеждами и помыслами. Радость жизни наполнила 
Мусаси. 
    — Я все еще молод! — восторженно крикнул он, обращаясь к светилу. 
     
    БОЛЬШОЙ МОСТ НА УЛИЦЕ ГОДЗЁ 
     
    «Поле около храма Рэндайдзи... девятый день первого месяца...» 
    От извещения сердце Мусаси учащенно забилось, но его внимание отвлекла 
острая боль в левом глазу. Проведя ладонью по веку, он вдруг заметил крошечную 
иглу на вороте кимоно. Осмотрев себя, он нашел еще пять иголочек, застрявших в 
ткани и блестевших, как кристаллики льда на утреннем солнце. 
    «Интересно!» — пробормотал Мусаси, вытаскивая одну иголочку и внимательно 
разглядывая ее. Иголочка походила на швейную, но была без ушка для нитки и не 
круглой, а треугольной. «Старая ведьма! — прошептал Мусаси, с содроганием 
оглядываясь на лодку. — Я слышал про стреляющие иголки, но не мог предположить, 
что старуха воспользуется ими. Я был на волосок от серьезной неприятности». 
    С присущей ему аккуратностью Мусаси выбрал все иголки и воткнул их в 
воротник кимоно, чтобы на досуге внимательно их изучить. Мусаси знал о 
противоречивом отношении военных к этому виду оружия. Одни считали его 
действенным средством устрашения, если выдувать иглы в лицо противника, другие 
воспринимали иголки с насмешкой. 
    Сторонники игл утверждали, что древняя техника их применения родилась из 
игры швей и ткачих, приехавших в Японию из Китая в седьмом веке. Иголки не 
относились к самостоятельному наступательному оружию, но применялись как 
отвлекающий маневр до эпохи сёгуната Асикаги. Другие, отрицая существование 
древней техники, все же признавали, что в давние времена существовала игра в 
стреляющие иглы. Полагая, что подобной игрой могли развлекаться женщины, они 
отвергали возможность усовершенствования «стреляющих иголок» до уровня боевого 
оружия. Сторонники этого мнения указывали, что слюна во рту человека смягчает 
жар и холод, разбавляет вкус кислого и соленого, но не может уменьшить боль от 
иголок, когда их держат за щеками. Им возражали, что можно овладеть умением 
безболезненно держать иголки во рту, метко выплевывая их противнику в глаза. 
    По мнению скептиков иголки наносят незначительный вред, даже при сильном и 
точном выбросе. В лучшем случае иголки опасны лишь для глаз, но попасть в них 
трудно. Метиться надо непременно в зрачок, иначе толкуют иголки не будет. 
    Мусаси слышал немало подобных споров и был, скорее, на стороне скептиков. 
Убедившись на себе в поспешности выводов об иголках, он в который раз задумался 
о непредсказуемых последствиях неточных сведений. 
    Осуги не попала в зрачок, но глаз Мусаси слезился. Он отыскивал среди вещей 
какую-нибудь тряпицу, чтобы вытереть глаз, и вдруг услышал за спиной треск 
разрываемой ткани. Оглянувшись, он увидел девушку, которая отрывала кусок 
рукава от нижнего кимоно красного цвета. 
    Это была Акэми. Голова ее не была убрана в новогоднюю прическу, кимоно 
измято. На босых ногах были сандалии. Мусаси не мог вспомнить ее, хотя лицо 
девушки казалось знакомым. 
    — Это я, Такэдзо... вернее Мусаси, — произнесла неуверенно девушка, 
протягивая ему лоскут. — Что-то попало в глаз? Не три, иначе еще хуже станет. 
Промокни слезы. 
    Мусаси молча взял лоскут и прижал его к глазу. Вторым он уставился на 
девушку. 
    — Помнишь меня? — с надеждой в голосе спросила Акэми. — Неужели забыл? 
    Лицо Мусаси оставалось бесстрастным. 
    — Вспомни, пожалуйста! 
    Молчание Мусаси стало последней каплей, переполнившей чашу страданий Акэми. 
Поверженная несправедливостью и жестокостью, она стремилась к Мусаси, уповая на 
него, как на последнюю надежду. Сейчас Акэми поняла, что призрачный лучик света 
порожден ее фантазией. Комок подступил к горлу Акэми, она всхлипнула. Она 
закрылась рукавом, пытаясь сдержать рыдания, но плечи ее вздрагивали. Горько 
плачущая Акэми пробудила в памяти Мусаси образ невинной девочки с колокольчиком 
на оби, которую он знал в те далекие дни, когда жил в Ибуки. Мусаси обнял ее за 
хрупкие плечики. 
    — Акэми! Конечно, я помню тебя. Как ты здесь очутилась? Никогда бы не 
подумал, что повстречаю тебя здесь. Вы уехали из Ибуки? Как поживает твоя мать? 

    Вопросы Мусаси шипами вонзались в Акэми, особенно больно ранило имя матери, 
Око. Естественно, что Мусаси поинтересовался старым другом. 
    — Матахати по-прежнему с вами? Он должен прийти сюда сегодня утром. Не 
видела его? 
    Каждое слово убивало Акэми. Плача на груди Мусаси, она отрицательно 
покачала головой. 
    — Разве Матахати не придет? Что с ним? Как я узнаю, если ты только рыдаешь? 

    — Он не... не придет. Он не... не получил письма. 
    Акэми уткнулась в грудь Мусаси, содрогаясь от плача. Она хотела рассказать 
ему так много, но все смешалось в ее горячечном мозгу. Как рассказать, какую 
ужасную судьбу уготовила ей мать? Как описать страшные дни, пережитые в Сумиёси 
и во время бегства в Киото? 
    Лучи новогоднего солнца заливали мост. Движение на мосту оживилось. Девушки 
в ярких кимоно, спешащие в храм Киёмидзу совершить новогодний обряд, мужчины в