“Живой музей” Нью-Йорка (“Living Museum” of New York) 
Руфь Ееман (Ruth Ehemann)
Любое существующее пространство характеризуется наличием границ, отделяющих его 
от внешнего мира. Далее будет предпринята попытка исследовать, при каких 
условиях пространство может способствовать творческому раскрытию личности. В 
данной связи особое внимание мной будет уделено проницаемости указанных границ, 
без которых не было бы пространства, но которые, при определённой степени 
непроницаемости, могут превратить его в тюрьму. Под пространствами мы будем 
понимать жилые помещения, в которых происходит жизнедеятельность и развитие 
людей. Фредерик С. Перлс указывал, что в своём становлении человек тесно 
взаимосвязан с пространством, воспринимая его при вдохе и привнося в него нечто 
от себя при выдохе. Эта очень важная граница между человеком и пространством, 
пролегающая посередине дыхательного цикла, отличается высокой степенью 
проницаемости. Непроницаемость в данном случае неизбежно привела бы к 
прекращению развития, застою, смерти. 
Современные психиатрические учреждения считаются местами реабилитации, развития 
и выздоровления. На первый взгляд кажется абсурдным, что на фоне этих намерений 
границы, обособляющие психиатрические заведения, в некоторых случаях 
заслуживают сравнения со средневековой крепостью. Вклад пространства в 
творческое раскрытие личности зависит также от того, может ли, и в какой 
степени, его вещественная составляющая быть оформлена и изменена путём 
совершения конкретных действий. Современная психиатрия в своём чуть ли не 
высокомерном материализме и стерильной холодности противится любому творческому 
вмешательству. 
Социолог Эрвинг Гоффман ещё в 60-е годы, во время длительного опыта, 
направленного на познание собственных способностей, наблюдал за жизнью внутри 
одной из психиатрических больниц. Впоследствии он охарактеризовал её как 
тотальное учреждение, отличающееся крайней изолированностью от внешнего мира и 
строгой регламентацией внутреннего пространства. Помимо психиатрических 
лечебниц, к тотальным учреждениям Гоффман относит тюрьмы, концентрационные 
лагеря и казармы. Он особенно отмечает, что действия, совершаемые отдельными 
обитателями тотального учреждения, предопределяются системой внешних формальных 
правил и служащими, которые также исходят из существующих предписаний 
учреждения. 
Дневной режим пациентов полностью определяется учреждением. Время подъёма, 
проведения гигиенических мероприятий и терапевтических процедур, принятия пищи, 
а также свободное время— предписываются сверху, и все без исключения пациенты 
обязаны придерживаться этого графика. Иными словами однородные действия 
выполняются в одно и то же время, без учёта того, что кто-нибудь может, к 
примеру, проголодаться уже к 12-ти часам. 
Если рассматривать учреждение в свете его пространственного оформления, то 
можно вслед за Гоффманом сказать, что оно подчиняется набору правил. Таким 
образом, определение тотального учреждения применимо, скорее, к невещественному,
 характеризующемуся той или иной формой социального взаимодействия пространству.
 По мнению Гоффмана, тотальное учреждение не зависит от занимаемой им 
пространственной структуры. Я же, однако, попытаюсь дополнить набор предпосылок,
 на которых, собственно, базируется тотальное учреждение, пространственными, 
вещественными аспектами. Влияние пространственно-вещественных условий на 
социальное взаимодействие и индивидуальное самочувствие окажется совершенно 
очевидным на примере пространственной структуры закрытого больничного корпуса. 
Если попытаться отыскать изолированный корпус психиатрического учреждения, то в 
большинстве случаев он окажется расположенным на краю города или в 
труднодоступном районе. Внешние стены говорят своим видом, что попасть на 
территорию психиатрического комплекса и покинуть её не просто, дорога ведёт 
мимо охранника, регистрирующего всех посетителей. Затем необходимо преодолеть 
запертую на замок стеклянную дверь, которую пациенты не способны открыть 
самостоятельно. За ней начинается длинный стерильный и безликий коридор с 
голыми стенами, “украшенными” лишь лечебными планами. Вдоль по коридору 
расположено множество одинаковых дверей, о назначении которых говорят только 
небольшие таблички. Если открыть наугад одну из них, то наверняка окажешься в 
одной из многочисленных палат, обставленных в высшей степени функционально и 
содержащихся в стерильной чистоте в соответствии с санитарно-гигиеническими 
нормами. Палата может быть двух-, трёх- или четырёхместной, причём простота 
организации спальных мест сразу же бросится в глаза. Здесь практически 
невозможно найти признаки индивидуальности. На стенах нет фотографий, картин 
или плакатов. Кровати заправлены одинаковыми одеялами, не видно никаких личных 
вещей— книжных полок, музыкальных пластинок, фарфоровых фигурок или плюшевых 
зверей. На подоконниках не видно растений, а на полу нет уютного ворсистого 
ковра. Стены не выкрашены в пёстрые тёплые тона. Иными словами, ничто не 
свидетельствует о том, что здесь живут люди, которым, в принципе, свойственно 
определять облик помещений в соответствии со своей натурой. В данном случае всё 
представляется наоборот— помещения определяют состояние личности. 
Монофункциональные помещения накладывают на обитателей жёсткие поведенческие 
схемы, от которых невозможно уклониться: палаты предназначены для сна, в 
столовой принято принимать пищу, её можно съесть или просто отставить, общая 
комната ориентирована не на общение а на стоящий здесь телевизор, в результате 
чего пациенты могут выбирать лишь между двумя формами деятельности— курением и 
просмотром телепередач. В одном терапевтическом кабинете принято заниматься 
физическими упражнениями, в другом, столь же монофункциональном,— следует 
развивать свои творческие способности. Есть терапевтическое помещение,