между нами было сантиметров двадцать. Глаза в глаза мы смотрели друг на
друга. И тогда мне очень захотелось почему-то погладить его морду. Я
протянула ладонь, но сделала это, очевидно, резко, и собака или, вернее,
существо это испугалось, бросилось в одну сторону, в другую и пропало. Я
тогда закричала. Все проснулись, а я ничего сказать не могла, я онемела. На
другой день я и хозяйские дети были во дворе, а в нашу комнату, где был
гробик, вошла хозяйка, у которой мы снимали комнату. И вдруг она с криком
оттуда выбегает: "Мария! Мария! " Это мою мать так звали. А я хочу сказать,
что я тоже видела, что это просто собака, а сказать не могу.

Мать повела меня к бабке, чтобы вылечить от немоты Она посмотрела на меня и
сказала: "Девочка некрещенная, ты ее крести, потом приводи". Пришел
батюшка, крестил нас с братом. Мы опять пошли к бабке. Она что-то со мной
делала, отчитывала, но ничем помочь так и не смогла. Сказала только, что
был большой испуг и что силу, которая стоит за этим, она одолеть не может.
Единственное, чего все-таки добилась она, - я смогла мычать Ко всему
прочему после того, что произошло со мной, я еще стала лунатиком. В
двенадцать часов ночи у меня начинали вытягиваться руки. Вот так и вверх.
Все равно, сплю я или нет. Я очень хорошо помню это чувство, потому что
продолжалось это до четырнадцати лет. Противостоять, сопротивляться этому
было невозможно. В двенадцать часов я вставала, глаза были открыты, это мне
мать говорила. Но глаза были как бы незрячими, зрачки были без движения.
Если бы меня кто-нибудь видел тогда, кроме моих родителей, он бы сказал,
что ребенок слеп. Если днем я была совершенно немой, то в таком состоянии я
говорила, и говорила чисто. Все время при этом я кого-то гнала: "Уходи!
Уходи отсюда! Не смей приходить сюда! " Но кого гнала, кого видела тогда,
днем я не помнила и не знаю сейчас. Я открывала двери. Ходила по дому и
выходила наружу. Это продолжалось с полуночи до трех ночи. Утром я
просыпалась, но не помнила ничего и была опять немой. Ночью, когда я гнала
кого-то, иногда я брала ведро, выходила из дома через дорогу, где был
водопроводный кран, набирала воды и наполняла в доме все чашки, склянки,
тарелки - все, что было в доме. В таком состоянии я часто залезала на крышу
или на дерево, которое росло перед домом. При этом забиралась на самую
верхнюю тонкую ветку, которая бы и кошки не выдержала. Все это потом мне
мать рассказывала. Стоя на этой верхней ветке, я поднимала руки вверх и с
кем-то разговаривала. Уже не прогоняла, а все время обращалась к кому-то.
Иногда родителям моим казалось, что я говорю не по-русски. На каком языке,
они не знали. Недалеко у нас был небольшой пруд, и я направлялась туда.
Если я не ходила по пруду, по воде, то садилась на берегу, поднимала голову
к звездному небу и опять с кем-то говорила, к кому-то обращалась. И опять,
как потом рассказывала мне мать, она слышала, что я говорю не по-русски.

Родители сколько ни обращались к врачам, это было совершенно бесполезно,
бессмысленно, во мне не находили никаких отклонений, кроме того, что я не
могла говорить. Во сне часто мне снились странные вещи и непонятные
животные. Когда я помнила сон, я рисовала какие-то здания, каких не бывает
на Земле, и очень больших червяков, с крыльями, без крыльев, с большими
мордами. Потом, когда я училась в школе, я увидела картинки с изображением
драконов. Но то, что я рисовала, это было другое. Правда, сейчас я
сомневаюсь, может быть, и драконы. Для меня это были крылатые червяки.
Очень большие. Иногда я рисовала человеческие лица. Но и эти лица были
непохожи на лица обычных людей. Это был мир каких-то особых снов, в которых
я жила тогда. Вечером я ложилась спать. Ровно в двенадцать вставала, и
продолжалось это все ровно до трех часов. На нашей улице, а жили мы тогда
уже на Украине, в Донецкой области, была одна женщина, татарка. Однажды она
подошла к матери и говорит: "Я попробую вылечить твою девочку. Договорись,
чтобы ее отпустили из школы на три дня, и приводи ее ко мне". Мне было
тогда уже четырнадцать лет, в школу я пошла с восьми, как все дети в то
время. Поскольку я не говорила, у доски я не отвечала, а все задания
выполняла письменно и привыкла к этому, и другие тоже привыкли, что я
такая. К тому времени я была в пятом классе.

Пришли мы с матерью к этой женщине, она меня посадила на порог, лицом
внутрь дома, накрыла черной шалью и читала надо мной молитву - не молитву,
не знаю что. Читала не по-татарски, она сама сказала, а на арабском языке.
Потом выстригала у меня на голове крест. Все это она повторяла три раза. На
третий день, повторив все, она взяла с печки маленькую чашку и говорит
матери: "А вот теперь смотри". И мне говорит: "И ты тоже смотри". Она
положила туда воск, серо-белый, и растопила его. Потом положила туда
состриженные мои волосы и опять стала произносить какие-то слова. После
этого воск вылила в воду. Он стал черным и принял форму какого-то
животного. Она показала мне, что получилось, и говорит: Вот кого ты
испугалась. И я узнала ту сущность, которая приходила тогда, и вдруг
закричала. С той минуты я стала говорить, как разговариваю сейчас. На
другой день я пришла в школу, и никто не мог поверить, что произошло со
мной, что я говорю, как все. С того дня пропали и мои ночные хождения.
Единственный след, память о том, что было, это некое ощущение в кистях рук,
которое случается иногда, причем всегда в полночь. Их как бы тянет вверх
или чтото исходит из них. Но это бывает очень редко.