Прошел еще год. В августе, наконец, состоялось долгожданное решение Сената:
Соколова освободить, а "волшебные письмишки истребить через палача". Так,
через тринадцать лет вернулся он обратно в Саранск. Дождалась ли его
супруга, из-за равнодушия которой и принял он свою муку, как встретились
они, ничего этого нам знать не дано. Известно только из того же дела, что в
том же решении Сената сказано было, что "жить ему в своем доме в Саранске
безотлучно и в Москве не бывать". Прощенный и оправданный, прошедший
покаяние, он попрежнему продолжал почитаться лицом опасным.

Знаменовало ли появление таких дел с относительно благополучным исходом
известное ослабление гонений на колдунов и насылателей порчи? С полной
уверенностью я бы этого утверждать не стал. Я высказал бы, пожалуй, лишь
предположение, что общее смягчение нравов коснулось, возможно, и этой
сферы. А может, и те, кто в силу исключительных своих способностей могли
наводить порчу и творить наговор, сколько-то реже стали прибегать к этому.

Общая тенденция эта к смягчению не исключала вспышек взаимного ожесточения,
проявлявшихся время от времени. В том числе попыток оградиться от порчи и
зла, как некогда, огнем. Об одном из таких случаев рассказывает
издававшийся в Петербурге "Правительственный вестник":

"В середине января крестьянка Игнатьева приходила в дом к крестьянину
Кузьмину и просила творогу, но в этом ей отказали. Вскоре после этого
заболела его дочь, которая в припадках выкрикивала, что попорчена
Игнатьевой. Такой же болезнью была больна крестьянка деревни Передниково
Марья Иванова. Наконец, в конце января в деревне Врачеве, где жила
Игнатьева, заболела дочь крестьянки Екатерина Зайцева, у которой ранее того
умерла от подобной же болезни родная сестра, выкликавшая перед смертью, что
попорчена Игнатьевой. Муж Зайцевой, бывший солдат и потому грамотный ( в
русской армии солдат учили читать и писать), подал жалобу в местную
полицию. Когда полицейские чины приехали в деревню, крестьяне в один голос
просили, чтобы те защитили их дочерей и жен от "черной бабки". Полицейские
оказались в трудном положении и обещали узнать, что скажет на это
начальство. Крестьяне подождали еще какое-то время, когда же терпение их,
подгоняемое тревогой за близких, иссякло, они "черную бабку" заперли в
хате, заколотили окна и сожгли". По суду, состоявшемуся после этого, трое
участников приговорено было к церковному покаянию, а остальные признаны
невиновными.

На подступах к трону

Знаменитая фраза Людовика XIV "Государство - это я", по поводу которой
публицисты и политологи не могут успокоиться уже почти три столетия, была
совершенно не смешна и отнюдь не шокирующа в то время, когда она была
сказана. В авторитарных системах личность правителя, вождя, монарха,
действительно и совершенно искренне идентифицируется с самой системой, будь
то тоталитарное государство, африканское племя или любая империя.
Благополучие и безопасность правителя понимались как нечто равнозначное
безопасности и благополучию того, что он олицетворял, то есть -
государства. Как ни парадоксально, очевидно, это та самая ситуация, когда в
отличие от демократических систем, охрана такой первой личности может быть
действительно связана с понятием государственной безопасности.

В перечне тех опасностей и угроз, оградить от которых надлежало это первое
лицо, не последнее место занимала опасность порчи и колдовства. Логично,
что в таком авторитарном государстве, каким была Российская империя, этой
стороне безопасности государя уделялись усердие и внимание, которые
значительно превосходили то, что делалось в этом отношении в других странах.

Когда противоборство между царевной Софией и ее братьями Иваном и Петром
Алексеевичем, завершилось в пользу братьев, тут же припомнили глухие толки,
что царевне-де помогала в богомерзких ее делах какая-то бабка-ведунья.
Волнуемые этим слухом, сотни доброхотов-москвичей собрались как-то перед
стрелецким приказом, горя желанием разыскать злодейку-колдунью и
расправиться с ней. Можно догадаться, окажись победительницей царевна
София, а не Петр с братом, не меньшая толпа собралась бы, наверное,
исполненная не меньшей жажды расправы. При этом не сомневаюсь и в том, что
многие лица из одной толпы оказались бы и в другой.

Такие ситуации во все времена выталкивали на поверхность фигуру
сыщика-любителя, доносителя-энтузиаста. Так было и на этот раз, когда в
приказе перед боярином Василием Семеновичем Вольским предстал бравый
молодец поморец Евтюшка. Он, мол, доподлинно знает эту бабку-ведунью.
Предшествуемая Евтюшкой разъяренно-ликующая толпа бросилась, куда он повел,
и выволокла из избы некую Марфушку. Та все отрицала и, даже когда дано ей
было 32 удара кнутом, стояла на том же. Народ в извечной своей жажде
справедливости стал громко требовать ее "огнем жечь крепко". И это было бы
несомненно проделано, не скончайся она сама, не выдержав пытки.