переходить в высшее состояние ума и сознания. Эта свобода по своей природе не 
психологическая, а, по крайней мере, мистическая, если пользоваться старыми 
схемами, вчерашним языком. Мы думаем, что факт цивилизации, в определенном 
смысле, заключается в распространении влияния так называемой мистики на эту 
Землю, дымящую заводами и вибрирующую от ракет, на все человечество. Мы увидим, 
что это влияние - практическое, что оно в некотором роде - "второе дыхание", 
необходимое людям, чтобы подчиниться ускорению судьбы Земли. "Бог создал нас 
возможно меньшими. Свобода - это власть быть причиной, это заслуженная 
способность переделывать самого себя".


ГЛАВА 2. ВНУТРЕННЕЕ ФАНТАСТИЧЕСКОЕ

         Литературный критик и философ Альбер Беген утверждал, что Бальзак был 
скорее визионером, нежели наблюдателем. Эта гипотеза кажется мне верной. В 
восхитительной новелле "Реквизиционер" Бальзак предвосхищает рождение 
парапсихологии, которое произойдет во второй половине двадцатого века, создав 
точную науку из изучения "психической силы" человека: "Точно в тот час, когда 
мадам де Дей умирала в Карантане, ее сын был расстрелян в Морбиане. Мы можем 
присоединить этот трагический факт ко всем наблюдениям над связями, 
презирающими законы пространства; собираемые с любознательностью ученых 
несколькими одинокими людьми, эти документы послужат когда-нибудь для создания 
основ новой науки, которой до сегодняшнего дня не хватало гениального человека.
" В 1891 году Камилл Фламмарион за ноябрь 1891 г. заявил: "Конец нашего века 
напоминает конец предыдущего. Ум чувствует себя утомленным заявлениями 
философии, называющей себя позитивной. Нетрудно угадать, что она ошибается... 
Сократ говорил: "Познай самого себя!" На протяжении тысяч лет мы узнали 
огромное количество вещей, за исключением того, что интересует нас больше всего.
 Кажется, что современная тенденция человеческой мысли состоит, наконец, в том, 
чтобы следовать этому изречению Сократа". 
         К Фламмариону в обсерваторию Жювизи раз в месяц приезжал Конан-Дойль, 
чтобы вместе с астрономом изучать явления ясновидения, привидений, 
материализации духов, вообще говоря - сомнительное. Фламмарион верил в 
привидения, а Конан-Дойль коллекционировал "фотографии фей". "Новая наука", 
которую предчувствовал Бальзак, не родилась, но нужда в ней становилась 
очевидной. Виктор Гюго прекрасно сказал в своем этюде о Шекспире: "В каждом 
человеке есть свой Патмос (остров в архипелаге Южный Спорад, в Эгейском море, 
где св. Иоанн писал свой Апокалипсис). Он волен идти или не идти на тот жуткий 
пик мысли, откуда виднеется мрак. Если он не идет туда, он останется в обычной 
жизни, в обычном сомнении - и это хорошо. Для внутреннего покоя это, несомненно,
 самое лучшее. Если же он идет на эту вершину, он уже захвачен. Чудеса чередой 
являются ему. Никому не дано безнаказанно видеть этот океан... Он остерегается 
этой влекущей пропасти, зондирования неисследованного, самоустранения от почвы 
и жизни, входа в запретный мир, ощущения неосязаемого, взгляда в невидимое. Но 
снова и снова возвращается к нему, касается его локтем, наклоняется над ним, 
делает шаг, другой, и так проникает в непроницаемое, уходя в безграничное 
расширение бесчисленных свойств". 
         Что касается меня, то еще в 1939 году я имел точное представление о 
науке, которая безупречно свидетельствовала бы о внутреннем мире человека, 
побуждала ум к новым размышлениям о природе знания и, подбираясь все ближе к 
цели, в конечном счете изменила методы научного исследования во всех областях. 
Мне было 19 лет, и война прервала меня как раз тогда, когда я решил посвятить 
свою жизнь созданию психологии и физиологии мистических состояний. В этот 
момент я прочел в "Нувель Ревю Франсэз" эссе Жюля Ромена "Ответ на самый важный 
вопрос", которое неожиданно укрепило мою позицию. Это эссе тоже оказалось 
пророческим. После войны и в самом деле родилась наука о психике, 
парапсихология, вполне оформившаяся сегодня, в то время как даже внутри таких 
официальных наук, как математика и физика, мысль некоторым образом развивается 
в ином направлении. 
         "Я думаю, - писал Жюль Ромен, - что главная трудность для 
человеческого ума не столько в том, чтобы достигнуть правильных выводов в 
определенном плане или в определенных направлениях, сколько в том, чтобы найти 
способ согласования между собой тех заключений, к которым он приходит, работая 
над явлениями, находящимися в различных планах действительности, и двигаясь в 
различных направлениях, меняющихся в зависимости от той или иной эпохи. 
Например, ему трудно согласовать те сложные мысли, к которым его приводит 
современная физическая наука, с мыслями, вероятно, не менее ценными, найденными 
в других эпохах, где его внимание привлекают, по преимуществу, духовные или 
психические реалии. Ведь еще и сегодня находятся люди, помимо физических 
методов посвятившие себя исследованиям в духовном или психическом планах. Я 
вовсе не думаю, что современной науке, часто подвергающейся упрекам в 
материализме, угрожает революция, которая разрушит ее верные выводы (под 
угрозой могут быть только слишком общие или преждевременные гипотезы, в которых 
наука сама не уверена). Но она может оказаться когда-нибудь перед лицом таких 
глобальных, таких весомых результатов, достигнутых методами, называемыми в 
общем "психическими", что будет уже невозможно считать их недействительными, 
несуществующими, как это делают сегодня. 
         Многие воображают, что тогда все легко уладится, что науке, называемой 
"позитивной", останется только мирно сохранить свою теперешнюю область и 
предоставить развиваться за ее пределами совсем другим знаниям, которыми она