Единство объекта не достигается одним лишь обилием связей и сопряжений 
различного рода - оно требует дополнительно особой (юпитерианской) энергии, 
которая словно вливает живую душу в объект и он становится чем-то целым, 
находящимся в мире и тесно с ним связанным, но в то же время существующим 
отдельно от него - парадокс, всю глубину которого мысль объять не в силах. 
Не нужно думать, что юпитерианская энергия "подается" лишь в последний момент, 
когда, "механическая" сборка уже осуществлена - обычно Юпитер светит все время 
работы над объектом. Даже плотник, сколачивающий табуретку или подрамник, имеет 
в виду единый объект с самого начала своей работы и привлекает юпитерианскую 
энергию с первого распила и вбитого гвоздя - в отличие от художника-любителя, 
который в этом процессе частенько о Юпитере забывает, и в результате его 
подрамник принципиально не желает располагаться в одной плоскости и тем более 
держать прямые углы. 
Переходя с заднего и бокового вида картины на нормальное ее восприятие, можно 
заметить ту же корреляцию между юпитерианской энергетикой холста и мастерством 
ее автора. Дилетант часто настолько увлечен деталями (или они ему очень 
нравятся, или слишком трудны для исполнения), что вспоминает о целом лишь время 
от времени - и обычно когда уже бывает поздно. Если Марс в картине ощущается, 
например, в чистоте линий, тщательности отделки, точности найденных пропорций и 
выразительности цветовых пятен, то Юпитер виден, когда картина рассматривается 
в целом и обнаруживаются связи и сопряжения между различными ее фрагментами. 
Часто это моменты, которые зритель-нехудожник просто не замечает: цветовые 
рефлексы и тени, форма бликов, повторяющая (с учетом кривизны отражающей 
поверхности) форму источника освещения, общая ритмика штриховки, линий рисунка 
и цветовой гаммы - то, что воспринимается подсознанием частями, но 
синтезируется им в общее настроение, впечатление, образ - словом, нечто единое 
что посетитель выставки и уносит с собой, часто полностью забывая марсовскую 
составляющую энергетики картины, то есть то, чему пытаются учить в 
соответствующих учебных заведениях будущих профессиональных художников. Если на 
картине с сильной юпитерианской энергетикой изображена в углу ваза со слегка 
поникшей, начавшей увядать розой, то можно быть уверенным, что этот мотив так 
или иначе повторится и во всех персонажах сюжета: безжизненно повисших усах 
пожилого отца семейства, грустно склоненной головы его дочери, выдаваемой замуж,
 безвольно-аморфной болтающейся кисти руки жениха, свисающей с праздничного 
стола, изображенного в конце ужина, поджатом хвосте собаченки, удирающей со 
всех ног на кухню и т.д. Аналогично этому, в уважающей себя прозе душевное 
состояние и вообще внутренний мир героя обязательно находит отражение в 
состоянии природы, пейзажах, или даже конкретном образце флоры; например, 
начало сильного душевного кризиса может ненавязчиво сопровождаться лирическим 
пейзажем такого рода: 
"О, солнце, раскаленное чрез меру, 
Угасни, смилуйся над бедною землей! 
Мир призраков колеблет атмосферу 
Дрожит весь воздух ярко-золотой. 
Hад желтыми лохмотьями растений 
Плывут прозрачные фигуры испарений. 
Как страшен ты, костлявый мир цветов, 
Сожженных венчиков, расколотых листов, 
Обезображенных, обугленных головок, 
Где бродит стадо божиих коровок!" 
(H. Заболоцкий) 
Прощание с любимым после его отказа жениться можно иллюстрировать следующим 
видом: 
"Заковывая холодом природу, 
Зима идет и руки тянет в воду. 
Река дрожит и, чуя смертный час, 
Уже открыть не может томных глаз, 
И все ее беспомощное тело 
Вдруг страшно вытянулось и оцепенело 
И, еле двигая свинцовою волной, 
Теперь лежит и бьется головой." 
(H. Заболоцкий), 
а окончательную победу главного героя повествования над внешним и внутренним 
злом и его успешную социализацию (получение звания генерал-майора) хорошо дать 
в таком антураже: 
"И чтобы снова исцелился разум, 
И дождь и вихрь пускай ударят разом! 
Ловите молнию в большие фонари, 
Руками черпайте кристальный свет зари, 
И радуга, упавшая на плечи, 
Пускай дома украсит человечьи." 
(H. Заболоцкий). 
Hо, конечно, как понимает читатель, единство произведения достигается не 
техническими приемами, пусть самыми тонкими и изощренными, а единством замысла, 
настолько сильного, что он оказывается способным целиком подчинить себе 
выходящее из-под пера или кисти автора творение, а иначе сущности хранители 
реальностей, по идее трансформируемые марсовской энергией автора, на деле 
незаметно подчиняют его волю себе и растаскивают его энергию на свои нужды. Так 
бывает, когда техники, которыми пользуется творец, хорошо им освоены, а сказать 
миру нечего, или есть, но мало. В результате произведение оказывается состоящим