Однако увлекающийся, даровитый, он не мог утвердиться как личность, поэтому с 
годами развивавшийся комплекс сделал Николая Алексеевича невыносимым для 
близких. Постоянные истерики, припадки необоснованного гнева, желчность и 
раздражение сопровождали детство великой актрисы. Прибавьте к этому строгие 
патриархальные нравы семьи — сестры, а их было трое, вплоть до замужества 
должны были испрашивать позволения отца по всякой мелочи — и вы поймёте, что 
суровый, малообщительный характер Мария Николаевна приобрела ещё в раннем 
возрасте.
       Трудно поверить, но гениальная актриса, умевшая передать на сцене 
тончайшие нюансы чувств и растрогать самое каменное сердце, в жизни была на 
редкость эмоционально беспомощна. Она терялась при любой необходимости проявить 
радость, благодарность, любовь. Мария Николаевна рассказывала, что если отец 
хотел серьёзно объясниться с нею, то никогда не мог словами высказать, чего он 
хочет, а только безнадёжно махал руками и беспомощно восклицал: «Ах, Машенька… 
ах, Машенька… ах!» «Вот и я не умею никогда высказать всего, что чувствую», — 
прибавляла она.
       Ещё в четырехлетнем возрасте Мария Николаевна жила уверенностью, что 
станет великой артисткой. Не просто артисткой, а великой. Редко, но отец брал 
её с собой в суфлёрскую будку, и впечатления, полученные на спектаклях, 
воплощались в мечты, желания и игры ребёнка. Машенька облачалась в мамину юбку, 
бабушкину кофту, разбрасывала стулья и, став на колени, когото о чёмто 
умоляла — совсем как в настоящем театре. Благо, в семье Ермоловых подобные 
детские забавы не возбранялись, а, наоборот, приветствовались.
       В те годы не существовало театральных школ, которые готовили бы актёров, 
поэтому Машу отдали учиться балету. Танец тяжело давался Ермоловой, душа не 
лежала к ежедневным однообразным занятиям. Зато в свободное от занятий время 
Маша не переставала устраивать маленькие спектакли, но теперь уже для своих 
подруг. Когда ей исполнилось тринадцать лет, отец решился выпустить девочку на 
сцену. В свой бенефис он предложил сыграть ей роль разбитной Фаншетты в 
водевиле «Десять невест и ни одного жениха». Ермолова вышла на сцену робко, 
неловко. У неё нарывал палец; он был завязан, и девочке казалось, что все это 
видят. Вдобавок отец не разрешил ей гримироваться, и она была бледна как смерть.
 Её глубокий низкий голос тоже мало годился для водевильных куплетов и, к 
глубокому огорчению отца, который уже понял, что дочь к танцам способностей не 
имеет, дебют Маши в театре провалился. Знаменитый актёр Самарин, видевший 
спектакль с юной Ермоловой, резюмировал: «Пускай пляшет себе у воды», имея в 
виду, что неспособных балерин всегда ставили на задний план.
       Сегодня многие молодые актрисы уповают на счастливый случай, который в 
своё время чудесным образом буквально в один вечер сделал Ермолову примой 
русской сцены. Н.М. Медведева, в те времена первая артистка Малого театра, 
решила поставить в свой бенефис пьесу Лессинга «Эмилия Галотти», но 
исполнительница главной роли заболела и бенефициантка в спешке искала ей замену.
 Тутто и заскочила в гости к родственнице сокурсница Ермоловой Семёнова, 
которая и рассказала тётке, что у них в балетной школе есть девочка, обладающая 
исключительными драматическими способностями. Медведева оказалась женщиной без 
предрассудков и не поленилась поехать посмотреть на юную танцовщицу. Угловатая, 
застенчивая девочка, тем не менее, вызвала интерес известной актрисы, и 
Ермоловой была дана роль с повелением её выучить. Когда через несколько дней 
Медведева слушала Машу, то после первого же монолога на глазах бенефициантки 
блеснули слезы: «Вы будете играть Эмилию!»
       Дебют превзошёл все ожидания. Впечатление, произведённое Ермоловой на 
публику, было огромным. Чтото небывалое по силе и таланту блеснуло на русской 
сцене, но увы… Машу в тот же вечер после спектакля снова увезли в ненавистную 
балетную школу. Однако главное состоялось. «Я счастлива… нет, я счастливейший 
человек в мире», — записала Ермолова в своём дневнике. Мечта её сбылась, 
надежда осуществилась — она стала актрисой.
       Ещё долгих два года Маша училась балету, зато сразу же после окончания 
школы её приняли в труппу Малого театра. И потянулись месяцы, дни в ожидании 
ролей.
       Оглушительный успех дебюта сыграл с молодой Ермоловой злую шутку. Перед 
ней — неопытной, не умевшей ещё владеть ни своим великолепным голосом, ни 
своими жестами, — вдруг побледнели остальные актрисы. И это не могло не 
устрашить их. С первых дней в театре Ермолову окружили сплетни, злоба, зависть. 
Даже Самарин не мог простить себе той, первой, ошибочной оценки её способностей,
 не мог смириться с тем, что на представлении «Эмилии Галотти» дебютантка 
затмила его, опытного актёра, своим талантом.
       Мария Николаевна страдала невыносимо. Она, совсем ещё ребёнок, с трудом 
находила в себе силы сопротивляться интригам. Но более всего её убивали 
незначительные, второстепенные роли, противные её амплуа, её таланту, когда ей 
приходилось подыгрывать ненавидевшей молодую артистку Федотовой.
       Ермолова нашла поддержку в доме Щепкиных. Митрофан Павлович, двоюродный 
племянник знаменитого актёра Михаила Щепкина, и его жена Калерия Петровна были 
центром кружка, который составлял цвет интеллигенции Москвы: профессора, 
журналисты, писатели. Сюда юная артистка шла за помощью и советами. Именно 
здесь в беседах об искусстве был подготовлен будущий триумф Ермоловой. Один из 
завсегдатаев кружка Щепкиных, Юрьев Сергей Андреевич, перевёл специально для 
Ермоловой пьесу Лопе де Вега «Овечий источник» и предложил ей роль Лоуренсии 
для бенефиса.
       Театр в то время был одной из тех немногих трибун, на которой могли 
выплеснуться социальные и политические эмоции народа. Спектакль «Овечий