учебных успехах не заботились — добро бы, удачно вышла замуж. Уж когда в её 
юную головушку вселилась мысль — сломать привычные каноны, изменить образ жизни,
 — неясно. Только в год смерти отца — 1897й — упросила Дёжка мать отвезти её в 
монастырь. Чтобы постричься в монахини, нужно было прожить, неся послушание, не 
меньше трех лет. Поначалу Надя и не представляла себе другого будущего, усердно 
соблюдая монастырский устав. Но едва ей исполнилось шестнадцать, как «лукавый 
бес», так писала сама Плевицкая, смутил её душу, и «душа забунтовала».
       И забунтовала она до такой степени, что юная послушница сменила рясу на 
купальник цирковой артистки, причём сделала это так неожиданно и 
непосредственно, что никто из монастырских сестёр не успел опомниться. На 
пасхальной неделе Надежда забрела в балаган, да и осталась там навсегда.
       Правда, в тот первый раз «беспутную» дочку всё же отыскала мать, а 
поскольку возвратить в монастырь богохульницу не представлялось возможным, 
Надежду водворили в родную деревню, попытались выдать замуж, да безуспешно. Во 
второй раз побег Дёжки удался — она приехала к родственникам в Киев и незаметно 
исчезла, поступив в ресторанный хор некой Липкиной. Петь её поставили в пару с 
голосистой, но вечно фальшивившей Любой, поручив, таким образом, Надежде 
следить за музыкальной чистотой романсов.
       Учениц в хоре Липкиной держали в «ежовых рукавицах», не пускали 
самостоятельно гулять по городу, учили достаточно строго и после окончания 
программы, покормив, немедленно гнали спать. И хотя программа заканчивалась в 
два часа ночи, поресторанному это считалось рано. Как назло, хор вскоре 
отправился на две недели в Курск. Там и состоялась «историческая» встреча с 
родными (город всётаки был маленьким), результатом которой стали причитания 
матери о «непутёвой» дочке, милостивое прощение и разрешение, в конце концов, 
стать «ахтеркой».
       Началась новая жизнь Дёжки — кафешантанной певицы, и неизвестно, куда бы 
привели её ресторанные страсти, кабы руководительницу хора Липкину… не украли. 
Дада, украли. Богачперс увёз Липкину на своей яхте в Баку. А хор развалился. 
Надежда пристроилась в гастролировавшую в Киеве польскую танцевальную труппу, 
что расценивалось совсем неплохо. Сам Нижинский порой ставил с той труппой 
спектакли.
       В письмах к матери Дёжка растолковывала, что такое балет и как она его 
«одолевает», а заодно в одном из посланий мимоходом попросила Надежда 
благословения на брак с солистом труппы Эдмундом Плевицким. Так и стала Надя 
Винникова носить звучную фамилию Плевицкая.
       Польский ангажемент продлился недолго, в одну неудачную поездку по 
украинским городам директор прогорел и тайно скрылся, что само по себе не было 
такой уж редкостью. Артисты, как водится, разбрелись по другим коллективам, а 
Надежда с мужем поступили в труппу Манкевича, который ничем не прославился, но 
с его помощью Плевицкая, наконец, попала в СанктПетербург, правда, не на сцены 
«больших и малых театров», а на эстраду загородных ресторанов, но здесь 
появлялся шанс быть «увиденной», замеченной. Отсюда наметился прямой путь в 
Москву, где по тем временам имелся настоящий спрос на тот жанр, которым владела 
Плевицкая.
       «Яр» — фешенебельное заведение, куда купцы приезжали порой с жёнами, — 
ресторан, ставший местом, где талант певицы оценили по достоинству. 
Устраивавший благотворительный концерт Леонид Собинов пригласил Плевицкую спеть 
на одной с ним сцене. Успех был грандиозный. С 1909 года, как считала сама 
Плевицкая, начался её «путь с песней».
       Слава Плевицкой в России начала века была огромной. Ей стоя аплодировали 
переполненные залы консерваторий и театров. Её окружали толпы поклонников и 
море цветов. Однажды после выступления в Эрмитаже фанаты ринулись к певице, и 
она едва не заплатила жизнью за необычайную популярность. Только вовремя 
образованная цепь студентов вокруг Плевицкой спасла артистку от растерзания. 
Она коекак добралась до автомобиля, где уже дрожала в самом жалком виде её 
помощница Маша, приговаривая: «Ужасти, какой у нас успех. Ужасти».
       «Курским соловьём» её называл Николай II. Плевицкая была, что называется,
 придворной певицей. Мода на все народное, «мужицкое» воплощалась в том, что 
Надежду Васильевну не только часто приглашали на концерты прямо во дворец, не 
только щедро одаривали, но саживали както «запросто», подомашнему, к царскому 
столу «за чаи», побеседовать с великими княжнами. Плевицкая, вероятно, должна 
была символизировать близость императорской фамилии к своему народу, а дети, 
считалось, получали достойное воспитание, знакомясь с талантливыми крестьянками.

       Высочайшее признание открыло для Плевицкой двери многих элитных салонов. 
Меценат Мамонтов познакомил Надежду Васильевну с Ф. Шаляпиным. В первый же 
вечер великий певец выучил с Надеждой Васильевной песню — «Помню я ещё 
молодушкой была». На прощание Федор Иванович обхватил певицу своей богатырской 
рукой и сказал: «Помогай тебе Бог, родная Надюша. Пой свои песни, что от земли 
принесла, у меня таких нет, — я слобожанин, не деревенский».
       Возможно, эти немного слащавые слова придуманы самой Плевицкой, 
поскольку они приведены в её воспоминаниях. Но то, что Надежда Васильевна 
заинтересовала своим пением многих людей искусства — факт неоспоримый. Даже 
такие потомственные художники, как А. Бенуа, не устояли перед соблазном 
растащить «народные приёмчики» Плевицкой в свои произведения. Бенуа, написавший 
либретто к опере «Петрушка» Стравинского, включил номер «Ухарькупец» в текст, 
находясь под непосредственным воздействием популярной песни Плевицкой.
       Певица надолго вперёд определила манеру пения русских песен на эстраде, 
она на десятилетия стала единственным исполнительским образцом. Её прослушивали