…Пушкин вновь встретился с Каролиной Собаньской в Петербурге. Старая 
болезнь острым рецидивом пронзила сердце. Ему показалось, что все время с того 
дня, как впервые увидел ее, он был верен былому чувству. Лихорадочно набрасывал 
он одно за другим два послания к ней. Но так и не решался их отправить. Поэт 
доверил сокровенное листу бумаги («мне легче писать вам, чем говорить»). Перед 
нами в них предстает Пушкин, поклоняющийся Гимероту – богу страстной любви, 
сгорающий от охватившего его чувства.
      Когда до Каролины дошли слухи о том, что Пушкин обвенчался, злая усмешка 
скривила ее губы…
      В 1823 году из захолустного Кишинева Пушкина перевели в шумную Одессу. 
Поэт провел в приморском городе всего один год, но и здесь за столь короткий 
срок он покорил сердца двух красавиц. Первой его «жертвой» оказалась Амалия 
Ризнич – жена богатого коммерсанта. Дом Ивана Ризнича постоянно был полон 
гостей. На одном из таких приемов Пушкин и познакомился с Амалией. Полунемка, 
полуитальянка, с некоторой примесью еврейской крови, высокая, стройная, с 
необычайно красивыми горящими глазами, удивительно белой и изящной шеей и 
высоким бюстом – она пленила буквально всех мужчин. А предпочтение отдала поэту.
 Счастливые встречи двух влюбленных длились недолго. Муж узнал об их связи и 
тут же отправил неверную жену в Италию, лишив материальной поддержки. Поэт 
тяжело пережил разлуку. Он посвятил Амалии стихотворение «Для берегов отчизны 
дальной…»
      Однако вскоре Пушкин утешился, обратив свой взор на Елизавету Ксаверьевну 
Воронцову (в девичестве Браницкую). Поэта не пугала игра с огнем – предметом 
его нового обожания стала жена всесильного и грозного генералгубернатора графа 
Воронцова. Современник Вигель писал об Элизе, которой было за тридцать: «С 
врожденным польским легкомыслием и кокетством желала она нравиться, и никто 
лучше ее в этом не успевал». О взаимности Элизы говорят стихи поэта, а 
воспоминания и свидетельства современников повествуют о скандалах, которые даже 
светские приличия не могли затушевать. Молодые люди таились, скрывали от 
людских глаз свою связь, но графу все стало известно о неверности жены, и он 
предписал Пушкину немедленно выехать в Херсонский уезд и собрать там материалы 
о ходе работ по истреблению саранчи. Поэт счел такой приказ оскорбительным и 
написал прошение об отставке.
      Запутавшись в своих любовных связях, озлобленный на себя, уволенный со 
службы, Пушкин приехал в Михайловское. Первые месяцы он жил мыслями об Одессе, 
оставленной там Елизавете Ксаверьевне, много сочинял. Со временем тоска прошла, 
душевная боль утихла, и поэта вновь потянуло в общество женщин, благо что они 
были рядом – всего в нескольких верстах от дома. В соседнем селе Тригорское 
жила с семьей Прасковья Александровна Осипова, по первому мужу Вульф. Вместе с 
ней на лоне природы отдыхали дочери от первого брака, Анна и Евпраксия, 
падчерица Александра Ивановна и племянница Анна Ивановна.
      Пушкин зачастил к соседкам, где его с нетерпением ждали. Молодежь вместе 
проводила целые дни, девицы постоянно кокетничали с молодым человеком. Боясь 
коголибо обидеть, он ко всем относился с одинаковой симпатией, дарил им стишки 
в альбомы. Но вскоре цветущая, пышущая здоровьем хозяйка имения стала 
любовницей поэта. Она была на пятнадцать лет старше своего избранника. А он уже 
поглядывал на 15летнюю Евпраксию, которую шутливо звал Зизи, глаз не сводившую 
со своего кумира, буквально обожествлявшую его. И, конечно, в один из вечеров, 
когда они остались одни, она без колебаний отдалась властителю своих дум. Связь 
Пушкина с Зизи стала известна обитателям Тригорского, и заговорили о 
предстоящей свадьбе. Может быть, так бы и случилось, если бы в это время не 
приехала погостить к своим родственникам Анна Керн.
      Пушкин когдато встречался с Керн в Петербурге в доме Олениных и нашел ее 
очень милой. После этого молодые люди не виделись шесть лет. Увидев вновь Анну, 
поэт потерял покой. Внезапно вспыхнувшая любовь всецело поглотила его.
      Перед отъездом Анны в Ригу Пушкин протянул ей сложенный вчетверо листок 
почтовой бумаги. Она развернула его и прочла:
      
    Я помню чудное мгновенье:
    Передо мной явилась ты,
    Как мимолетное виденье,
    Как гений чистой красоты.
      
      Сорок лет спустя Анна Петровна Керн в своих воспоминаниях писала: «Когда 
я собиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, 
потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; 
что у него мелькнуло в голове, не знаю».
      Анна Керн и ее двоюродная сестра Анна Вульф, тоже прелестная и молодая, 
безответно влюбленная в Пушкина, уезжали в Ригу. Пушкин избирал тактику 
опытного ловеласа: написал письмо Анне Вульф, но предназначено оно было для 
глаз другой. «Каждую ночь гуляю я по саду и повторяю себе: она была здесь – 
камень, о которой она споткнулась, лежит у меня на столе… Мысль, что я для нее 
ничего не значу, что, пробудив и заняв ее воображение, я только тешил ее 
любопытство, что воспоминание обо мне ни на минуту не сделает ее ни более 
задумчивой среди ее побед, ни более грустной в дни печали, что ее прекрасные 
глаза остановятся на какомнибудь рижском франте с тем же пронизывающим сердце 
и сладострастным выражением, – нет, эта мысль для меня невыносима…»
      Он писал и самой Керн. «Ваш приезд в Тригорское оставил во мне 
впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на 
меня встреча наша у Олениных».