которого было больше полутора тысяч километров! День и ночь, без отдыха, сменяя 
лошадей, мчался граф. Не доезжая нескольких десятков верст до столицы, 
императорское приказание заставило экипаж остановиться: путешественники, 
приезжающие с юга, где еще свирепствовала чума, должны были пройти карантин. К 
этому приказанию были приложены инструкции и любезные предложения отбыть 
карантин в гатчинском дворце на речке Ижора.
      Григорий сохранил внешнее спокойствие и не показал виду, что расстроен. 
Екатерина боялась сначала какойнибудь отчаянной выходки с его стороны, и она 
вздохнула с облегчением, узнав, что эксфаворит исполнил ее волю. Но 
императрица желала, чтобы он отрекся от всех занимаемых им должностей. Она 
начинала устраивать дело осторожно, посылая к Орлову то Бецкого, то Олсуфьева, 
то Чернышева, удваивая любезности и заманчивые предложения.
      Орлов поселился в Гатчине и понизил тон. Он посылал письмо за письмом 
своим друзьям: Бецкому, Олсуфьеву и Чернышеву, умоляя примирить его с 
императрицей и обещая вознаградить их поцарски за их услугу. Но Екатерина 
никогда не меняла своих решений относительно фаворитов.
      Французский уполномоченный в делах 1 декабря 1772 года писал: 
«Императрица удостоверилась, что на жалованье у Григория Орлова состоят больше 
тысячи гвардейских солдат и что он приобрел расположение духовенства… У него, 
говорят, десять миллионов рублей капитала; поэтому императрица боится его и 
предпочитает уладить дело мирно».
      Впрочем, более нежное чувство примешивалось у Екатерины к этому 
банальному опасению; а красавец Орлов со своей стороны делал все, чтобы вызвать 
и поддержать оба чувства… когда императрица потребовала от него, чтобы он 
возвратил ей ее портрет, осыпанный бриллиантами, который уже не должен был 
более носить на груди, он прислал бриллианты и оставил портрет, говоря, что 
передаст его не иначе как в те руки, которые вручили его ему.
      Угрозы Екатерины не пугали его. Когда она задумала заключить его в Ропше, 
он говорил, что будет очень рад принять ее там как хозяин. Императрица наконец 
прекратила затянувшиеся переговоры указом, объявляющим Орлова отрешенным от 
занимаемых им должностей. Екатерина II писала: «Я многим обязана семье Орловых; 
я их осыпала богатствами и почестями; я всегда буду им покровительствовать, и 
они могут быть мне полезны; но мое решение неизменно: я терпела одиннадцать 
лет; теперь я хочу жить как мне вздумается и вполне независимо. Что касается 
князя – то он может делать вполне, что ему угодно: он волен путешествовать или 
оставаться в империи, пить, охотиться, заводить себе любовниц… Поведет он себя 
хорошо – честь ему и слава; поведет плохо – ему же стыд».
      Кончилось тем, что он приехал в Петербург. Орлов явился во всем блеске, 
указом от 4 октября 1772 года ему пожалован был титул князя. Он приехал ко 
двору и присутствовал, как в былые дни, при игре в карты императрицы. Он был 
весел, оживлен, остроумен. Екатерина обращалась к нему с вопросами, и он 
отвечал без малейшего стеснения, говорил о посторонних вещах. На другое утро он 
разъезжал по городу, разговаривал со всеми, кого встречал, о перемене в своей 
судьбе, шутя над своим падением, так что собеседникам становилось неловко. Он 
явился с визитом к великому князю. Вечером посетил притоны разврата и открыто 
кутил с публичными женщинами.
      Сабатье, рисуя в 1772 году портрет фаворита, писал: «Его неудержимая 
страсть к удовольствиям, безумное увлечение женщинами, отсутствие какоголибо 
сдерживающего начала, моментально исполнение малейших желаний – все это 
уничтожило задатки, которые могли бы развиться при ином воспитании, встречаемых 
трудностях и известном честолюбии».
      А один из хорошо осведомленных чиновников замечал: «С утра до вечера он с 
фрейлинами, оставшимися во дворце (императрица в Царском). Обедает с ними и 
ужинает. Сервировка неряшливая, кушанье отвратительное, а князю между тем очень 
нравится… В нравственном отношении не лучше. Он забавляется шалостями; душа у 
него такая же, как вкусы, и для него все хорошо, он любит так же, как ест, и 
ему все равно, что калмычка или финка, что первая придворная красавица. 
Настоящий бурлак».
      Все были уверены, что красавец Орлов займет положение, подобное тому, 
которое занимал Алексей Разумовский в последние годы царствования Елизаветы, 
когда Шувалов занял его место во дворце. Эксфаворит каждый день начал получать 
знаки благоволения и щедрости императрицы: на него сыпались дары деньгами и 
натурой.
      Однако Васильчиков не принимал никакого участия в государственных делах, 
а Орлов, повидимому, даже направлял внешнюю политику. Князь явился в Царское 
распорядителем. Императрица нанесла ему визит в Гатчине, и там же, в нарушение 
всех правил, встречается с принцессой гессендармштадтской и ее двумя дочерьми, 
из которых одна должна была стать женой великого князя Павла! Причем 
императрица некоторое время колебалась, какую из принцесс выбрать. 5 июля 1773 
года перепуганный Сольмс отправил своему государю в Берлин курьера с депешей, в 
которой, в частности, говорилось: «…Граф Панин, всегда зорко наблюдающий за 
всем, что делает семья Орловых, повидимому, имеет причины подозревать, что 
князь Орлов простирает свои честолюбивые виды до намерения жениться на 
принцессе дармштадской. Необыкновенная внимательность, которой он, посвоему 
окружает ландграфиню, и свободное обхождение, какое он уже позволяет себе с 
принцессами, особенно же с младшей, за которой формально ухаживает, 
подтверждают эти подозрения… Принцесса по живости своего характера может, не 
подозревая ничего дурного, дать этому честолюбивому человеку возможность успеть 
в замыслах».
      Впрочем, посланник тревожился напрасно: Орлов был слишком «ленив