Кваренги спроектировал обширный замкнутый ансамбль из четырех корпусов, 
охватывавших квадратный двор, в центре которого разместил круглую купольную 
церковь, связанную крытыми переходами с двумя боковыми корпусами.
      Проект оказался чрезмерно дорогим, и архитектор представил новый вариант 
в виде одного корпуса, поставленного вдоль набережной. На оси здания в саду 
Кваренги предусмотрел невысокую купольную ротонду церкви и две одноэтажные 
бытовые постройки. Затем зодчий сделал еще один вариант главного фасада, 
обогащенного за счет фронтонного портика из восьми полуколонн коринфского 
ордера, поднятых на аркаду первого рустованного этажа. В отличие от предыдущих 
вариантов в проекте, утвержденном в июне 1804 года, не была предусмотрена 
церковь.
      Проект здания Смольного института Кваренги разрабатывал в конце 1805 – 
начале 1806 года, а в мае этого года уже состоялась торжественная закладка. 
Понимая необходимость войти своим зданием в ансамбль со Смольным монастырем 
Растрелли и Александровским институтом Фельтена, расположенным по другую 
сторону монастыря, Кваренги сделал достаточно точный чертеж существующих 
строений, и в их ансамбль гармонично ввел запроектированное здание института. 
Главным фасадом Смольный развернут на запад – в ту же сторону, куда были 
обращены и вход в монастырь, и главный фасад Александровского института.
      Здание имеет ясную планировку и простую по композиции, но нарядную по 
формам архитектуру главного фасада с совершенной колоннадой композитного стиля; 
она гордо поднята на высокую аркаду портика. Торжественный характер архитектуры 
Смольного института и решение его в ансамбле с архитектурой соседних строений и 
берегом Невы позволяют видеть в нем явление высокого классицизма и ставят в ряд 
лучших произведений этого стиля, возведенных в Петербурге.
      В те же годы Кваренги создал великолепное монументальное здание 
Конногвардейского манежа на ответственнейшем месте в центре Петербурга. Здание 
включалось в комплекс казарм конногвардейского полка и торцевым фасадом с 
глубоким портиком замкнуло далекую перспективу на запад от формирующейся 
площади перед Зимним дворцом. Постройка манежа в 1804–1807 годах явилась важным 
звеном в коренном преобразовании центра столицы.
      Известно, что Кваренги был человеком честным, доброжелательным и 
отзывчивым. В одном из писем он пишет о своем чересчур горячем характере, от 
которого он, прежде всего, сам и страдал: «При всей своей вспыльчивости я 
отходчив и не могу обидеть даже мухи. И если представляется возможность 
обеспечить какиелибо выгоды тем, кто работает со мною, я этого никогда не 
упускаю».
      В другом письме он писал: «Здесь достаточно много людей, которые 
находились в тяжелом положении, и вытащенных мною из крайней нищеты. Но эти же 
самые люди готовы разорвать меня на части и представить меня таким, каким я не 
являюсь. Но я не очень обращаю внимание на выходки этих людей. Наоборот, я мщу 
им только тем, что делаю добро, когда мне представляется возможность».
      Второй брак Кваренги длился около десяти лет. В 1811 году Кваренги снова 
приехал на короткий срок в Италию, чтобы уладить дела с недвижимым имуществом и 
присутствовать на бракосочетании любимой дочери Катины. Там же летом он вступил 
в третий брак с Марией Лаурой Бьянкой Соттокаса. Ему тогда было шестьдесят семь 
лет. А. Мацци в биографии зодчего пишет, что «Соттокаса вышла замуж не за 
красивую внешность Кваренги. Можно думать, что она решилась на этот шаг, 
надеясь жить в том же дворце, где жила царская семья самого большого 
государства в Европе, и пользоваться теми же самыми благами». После женитьбы 
Кваренги возвратился в Петербург и вскоре «понял, что ошибся и не последовал 
вовремя советам своих друзей не заключать этого необдуманного брака». Брак со 
стороны жены был по расчету.
      Много огорчений причинили Кваренги и его дети. В 1812 году он писал 
дружески расположенному к нему шведскому посланнику в России Стедингу: «Мое 
путешествие в Италию было для меня фатальным не только изза полного крушения 
всех моих дел, но в особенности изза дурного поведения детей моих, которые 
продали и рассеяли всю коллекцию моих старинных рисунков, а также книг, а 
Катина, которая подавала такие надежды и так была хорошо воспитана, тоже ничего 
не сделала и вышла замуж, будучи весьма осведомленной. Слишком преувеличенная 
моя деликатность и романтичность были причиной моей привязанности и моего 
выбора, который она не заслуживала».
      Кваренги стал утрачивать веру даже в близких людей. В том же письме он 
сетует и на петербургское окружение: «Несмотря на всю доброту е. в. ко мне, все 
его окружение думает иначе, и зависть приводит к тому, что они мне всюду служат 
дурную службу и до сих пор я не нашел никого, кто бы решился сообщить е. и. в. 
о моем состоянии дел… Надо быть готовым ко всяким неприятностям со стороны 
всяких возвысившихся людей». Пессимизм объяснялся, с одной стороны, тем, что 
состарившийся зодчий, действительно, все больше уступал место в творческой 
жизни столицы архитекторам нового поколения, а с другой – драматическими 
событиями, происшедшими в Италии и коснувшимися его лично.
      Когда в 1812 году велась подготовка к походу Наполеона на Россию, 
итальянский король приказал всем итальянцам вернуться в Италию. Кваренги 
решительно отказался. За это он был приговорен королем к смертной казни и 
конфискации всего имущества. Италии как родины у него не стало. Новая родина – 
Россия – приняла его в число своих славных сынов.
      Зато с каким юношеским подъемом, с каким талантом престарелый Кваренги 
поставил Триумфальные Нарвские ворота для победной русской армии, 
возвращавшейся в 1814 году из Франции! С каким воодушевлением и мастерством он 
составил проект «Храма в память 1812 г.» для постройки в Москве!