х лекций в данном плане н1 исключение. Блестящий 
лектор и методист - Эйнштейн ста| рался сделать понятными студентам 
архисложнейшие спецж альные проблемы, но заодно и привить им вкус к 
философскому 
видению мира. В одинаковой степени это касается и общих 
теоретико-познавательных 
вопросов, и специфического релятивистского подхода:
     Наши понятия и системы понятий оправданы лишь постольку, поскольку они 
служат для выражения комплексов наших ощущений; вне этого они неправомерны. Я 
убежден, что философы оказали пагубное влияние на развитие научной мысли, 
перенеся некоторые фундаментальные понятия из об4 ласти опыта, где они 
находятся 
под нашим контролем, "в недосягаемые высоты априорности. Ибо, если бы даже 
оказав лось, что мир идей нельзя вывести из опыта логическим пу^ тем, а что в 
определенных пределах этот мир есть порождение человеческого разума, без 
которого никакая наука невозможна, все же он столь же мало был бы независим от 
природы. наших ощущений, как одежда - от формы человеческого тела^ Это в 
особенности справедливо по отношению к понятиям пространства и времени. Под 
давлением фактов физики бьілі вынуждены низвергнуть их с Олимпа априорности, 
чтоб\ довести их до состояния, пригодного для использования.
     В принстонских лекциях Эйнштейн позволил себе порассуждать о многих 
сокровенных вещах и, в частности, именно ( сущности релятивистской теории 
(согласно названию книги), і точнее, о ее действительных основаниях, к коим 
относите^ процесс распространения света, превращенный в универсальную константу.
 
Вот ход и логика мысли самого Эйнштейна:
"СУЩНОСТЬ ТЕОРИИ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ"     191
     Теорию относительности часто критиковали за то, что она неоправданно 
приписывает центральную теоретическую роль явлению распространения света, 
основывая понятие времени на его законах. Положение дел, однако, примерно 
таково. Чтобы придать понятию времени физический смысл, нужны какие-то процессы,
 
которые дали бы возможность установить связь между различными точками 
пространства. Вопрос о том, какого рода процессы выбираются при таком 
определении времени, несущественен. Для теории выгодно, конечно, выбирать 
только 
те процессы, относительно которых мы знаем что-то определенное. Распространение 

света в пустоте благодаря исследованиям Максвелла и Лоренца подходит для этой 
цели в гораздо большей степени, чем любой другой процесс, который мог бы стать 
объектом рассмотрения.
    Вообще-то в науке во все времена такой подход и независимо от степени ее 
развития именовался абсолютизацией. В Аристотелевой физике абсолютизировались 
пять первоэлементов Мироздания, в Птолемеевой космологии - Земля как 
неподвижная 
система координат, у Галилея - инерция, у Ньютона - гравитация (всемирное 
тяготение), у Эйнштейна -свет. Как выразился один крупный физик, появление 
теории относительности привело всего лишь к очередной смене системы референции: 

на место одних предпочтений пришли другие. Но ведь и наука не стоит на месте: в 

современных вакуумно-энер-гетических моделях Вселенной, опирающихся на надежный 

экспериментальный фундамент и глубокое математическое обоснование, принимаются 
уже совершенно иные исходные постулаты, допускающие, в частности, мгновенное 
распространение любой информации и, следовательно, преодолевающие выводы теории 

относительности.
    Что же касается классической книги Эйнштейна, то в ней, конечно, есть все, 
что в таких случаях положено излагать: два Релятивистских принципа - 
относительности и постоянства скорости света; релятивистские эффекты - 
"растяжение" временных отрезков и "сокращение" пространственных длин при 
Движении инерциальных систем; знаменитая формула Е = те2;
мскривление пространства-времени, релятивистские модели Сселенной и т.п.
    Углубленное проникновение в сущность теории относительности - занятие не 
для 
слабонервных. Отчасти это связа-
    
192	 
но и с тем, что во многих своих аспектах детище Эйнштейна иррационально. Сам же 

автор относился к алогизму и противоречивости собственной теории со стоическим 
спокойствием. Кроме того, как всякий великий ученый он никогда не был 
догматиком, ибо понимал: прогресс науки непрерывен, и на смену старому 
неизбежно 
приходит новое. На склоне жизни, с добродушной улыбкой усмехаясь в седые усы, 
он 
говорил примерно следующее: "Как на смену классической физике пришла когда-то 
моя теория, так и на смену ей обязательно придет другая. И если я когда-то 
сказал: "Прости меня, Ньютон", так и некто идущий вослед непременно скажет 
когда-нибудь: