роев Союза земств и городов, во время 
войны наденет на себя форму, потом будет ездить на фронт и уговаривать солдат 
наступать. А кончит жизнь свою где-нибудь за границей в качестве сотрудника, а 
может быть, репортера одной из существующих газет. Может быть, он кончит иначе.
    Эта характеристика дополняется интересными психологическими штрихами в 
письме к Стефану Цвейгу от 14 мая 1925 года:
    ...Очень поглощен работой над романом, который пишу и в котором хочу 
изобразить тридцать лет жизни русской интеллигенции. Это будет, как мне кажется,
 
нечто чрезвычайно азиатское по разнообразию оттенков, пропитанное европейскими 
влияниями, отраженными в психологии, умона-
446	100 ВЕЛИКИХ КИИ]
строении совершенно русском, богатое как страданиями реальными, так в равной 
мере и страданиями воображаемыми^
    В психологическом комплексе самгинщины автор видел не только то, что он 
называл "выдумыванием" собственной жиз| ни, но и своеобразное "невольничество", 

то есть определенную подчиненность сознания и практики индивида тенденциям) 
идеям, традициям, которые внутренне чужды ему, - особен-1 ность, казавшаяся 
труднообъяснимой даже самому создателе "Жизни Клима Самгина".                   
            
|
    На протяжении всего романа главный герой постоянно^ сталкивается с 
непреодолимыми для него противоречиями диалектически насыщенной реальной жизни. 

Он ищет себя и не находит. Густой и липкий туман его желчных мыслей слабо 
коррелирует с многоцветием реальной действительности. Отсюда многие факты и 
события кажутся ему иллюзорными. Отсюда и знаменитый афоризм, рефреном 
проходящий через всю эпопею: "Да был ли мальчик-то?" (Так преломилась в памяти 
Клима Самгина когда-то увиденная и потрясшая его гибель мальчика, 
провалившегося 
под лед.)
    Великий роман Горького первоначально назывался "История пустой души". Это 
более чем точная характеристика главного героя многотомной эпопеи: история 
типичного русского интеллигента-индивидуалиста, незаурядного по дарованию, но 
наделенного многочисленными нетерпимыми качествами и неспособного внести 
позитивный вклад в реальное развитие жизни. Книга Горького потому особенно и 
актуальна для наших дней, что сегодня, как никогда, жизнь переполнена 
"историями 
пустых душ". И их, к великому сожалению, куда больше,) чем праведных.
    - Настоящих господ по запаху узнаешь, у них запої теплый, собаки это 
понимают... Господа - от предков сот\ нями годов приспособлялись к наукам, 
чтобы 
причины поні мать, и достигли понимания, и вот государь дал им Думу, в нее 
набился народ недостойный.
    Курчавая борода егеря была когда-то такой же чернойЛ как его густейшие 
брови, теперь она была обескрашена седи-^ ной, точно осыпана крупной солью; 
голос его звучал громко, нт однотонно, жестяно, и вся тускло-серая фигура егеря 

каза-\ лась отлитой из олова.
^КИЗНЬ КЛИМА САМГИНА"	447
    Егеря молча слушало человек шесть, один из них, в пальто на меху с поднятым 

воротником, в бобровой шапке, с красной тугой шеей; рукою в перчатке он 
пригладил усы, сказал, вздохнув:
    - Эх, старина, опоздал ты...
    - Вот я и сокрушаюсь... Студенты генерала арестуют, - разве это может быть?
Сашин слушал речи егеря и думал: "Это похоже на голос здравого смысла".
    За оградой явилась необыкновенной плотности толпа людей, в центре первого 
ряда шагал с красным знаменем в руках высокий, широкоплечий, черноусый, в 
полушубке без шапки, с надорванным рукавом на правом плече. Это был, видимо, 
очень сильный человек: древко знамени толстое, длинное, в два человечьих роста, 

полотнище - бархатное, но человек держал его пред собой легко, точно свечку. По 

бокам его двое солдат с винтовками, сзади еще двое, первые ряды людей почти 
сплошь вооружены, даже Аркадий Спивак, маленький фланговой первой шеренги, 
несет 
на плече какое-то ружье без штыка. В одну минуту эта толпа заполнила улицу, 
влилась за ограду, человек со знаменем встал пред ступенями входа. Кто-то 
закричал:
    - Не наклоняй знамя-то, эй, не наклоняй! Сквозь толпу, точно сквозь сито, 
протискивались солдаты, тащили на плечах пулеметы, какие-то жестяные коробки, 
ящики, кричали:
    - Сторонись!
    Никто не командовал ими, и, не обращая внимания на офицера, начальника 
караульного отряда, даже как