з шедевров - видели 
все - и русская читающая публика второй половины века, и Европа, и Америка - 
Генри Джеймс, например.
    Роман создавался несколько месяцев, начиная с середины июня 1858 года, 
когда 
писатель приехал в Спасское-Лутовино-во, до середины декабря того же года, 
когда 
в Петербурге им были внесены последние исправления. Но замысел произведения, по 

собственному признанию Тургенева, относится к 1856 году. Все это время Тургенев 

жил в Риме, где, по словам писателя, застали его первые вести о намерении 
правительства освободить крестьян. Вести эти горячо были встречены 
соотечественниками, находившимися тогда в Риме вместе с Тургеневым - 
устраивались сходки, произносились речи, обсуждалась идея создания специального 

журнала для освещения важнейших сторон "жизненного вопроса".
    Напряженная работа над "Дворянским гнездом" началась после возвращения 
писателя на Родину, в спокойной обстановке, в Спасском. Но и предшествующий 
период, насыщенный разнообразными впечатлениями, - частые переезды в новые 
места, встречи с многими людьми, беседы с Черкасским, Боткиным, Анненковым, 
Герценом, с другими современниками, олицетворявшими мысль и дух века; 
размышления о событиях,
406	
происходивших в русской общественной жизни, о развертывавшейся подготовке к 
освобождению крестьян, о роли дворянства в этом процессе, - был периодом 
интенсивного накопления материала и вынашивания основных образов и идей романа.
    П.В. Анненков, встречавшийся с Тургеневым весной 1858 года в Дрездене, так 
характеризует в своих воспоминаниях этот этап, весьма знаменательный в истории 
создания романа: "Дворянское гнездо" зрело в уме Тургенева... Тургенев обладал 
способностью в частых и продолжительных своих переездах обдумывать нити будущих 

рассказов, так же точно, как создавать сцены и намечать подробности описаний, 
не 
прерывая горячих бесед кругом себя и часто участвуя в них весьма деятельно".
    М.Е. Салтыков-Щедрин в письме к П.В. Анненкову от 3 февраля 1859 года 
высказал свои впечатления о романе тотчас после прочтения "Дворянского гнезда": 

"Я давно не был так потрясен", - признается автор письма, глубоко взволнован-, 
ный "светлой поэзией, разлитой в каждом звуке этого романа".) "Да и что можно 
сказать о всех вообще произведения Тургене-1 ва? То ли, что после прочтения их 
легко дышится, легко верит-j ся, тепло чувствуется? Что ощущаешь явственно, как 

нрав-) ственный уровень в тебе поднимается, что мысленно благословляешь и 
любишь 
автора? Но ведь это будут только общие места, а это, именно это впечатление 
оставляют после себя эти прозрачные, будто сотканные из воздуха образы, это 
Ha4anoj любви и света, во всякой строке бьющее живым ключом..."
    Слова классика лучше всего подтверждает мелодичная чистая, как музыка, 
элегическая проза Тургенева:
    <...> А Лаврецкий вернулся в дом, вошел в столову ю,\ приблизился к 
фортепиано и коснулся одной из клавиш; раз-\ дался слабый, но чистый звук и 
тайно задрожал у него в\ сердце: этой нотой начиналась та вдохновенная мелодия, 

ко-\ торой, давно тому назад, в ту же самую счастливую ночь,\ Лемм, покойный 
Лемм, привел его в такой восторг. Потом\ Лаврецкий перешел в гостиную и долго 
не 
выходил из нее: в\ этой комнате, где он так часто видал Лизу, живее возникал\ 
перед ним ее образ; ему казалось, что он чувствовал вокруг\ себя следы ее 
присутствия; но грусть о ней была томительна\ и не легка: в ней не было тишины, 

навеваемой смертью. Лиза\ еще жила где-то глухо, далеко; он думал о ней, как о 
живой, \
"ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО"	407
и не узнавал девушки, им некогда любимой, в том смутном, бледном призраке, 
облаченном в монашескую одежду, окруженном дымными волнами ладана. Лаврецкий 
сам 
бы себя не узнал, если б мог так взглянуть на себя, как он мысленно взглянул на 

Лизу. В течение этих восьми лет совершился, наконец, перелом в его жизни, тот 
перелом, которого многие не испытывают, но без которого нельзя остаться 
порядочным человеком до конца; он действительно перестал думать о собственном 
счастье, о своекорыстных целях. Он утих и - к чему таить правду? - постарел не 
одним лицом и телом, постарел душою; сохранить до старости сердце молодым, как 
говорят иные, и т