религиозных и политических течений. В такой атмосфере необходимо должны были 
создаваться люди, глубоко преданные своему делу, у которых служение Богу было в 
то же время служением обществу и служением не в том, чтобы подгонять общество 
под существующие формы, оправдывая их сомнительными ссылками на Священное 
Писание, но в том, чтобы подвигать его на путь совершенства. Правда, предел, 
его же не прейдеши – конечно, по личным воззрениям отдельных представителей 
этой среды – нередко нарушал единство гуманных стремлений последних, но только 
единство, и все потому же, что эти люди не могли отрешиться раз и навсегда от 
завещанного традициями взгляда на прошлое как на незаменимый стереотип для 
настоящего и будущего. С этим придется считаться, говоря о Маколеях.
В самом начале XVIII века один из представителей этой фамилии, Олэ, дед Захарии 
Маколея, был священником в Шотландии. Он исполнял свою обязанность чрезвычайно 
ревностно и при самых тяжелых условиях, не имея ни храма для службы, ни хлеба и 
вина для таинства, ни земли, ни церковного дома. Старший сын его Кеннет – 
подобно отцу, священник – выступал в то же время на литературном поприще, а 
другой, Джон, того же звания, отличился еще в юные годы как ярый противник 
Стюартов и фанатичный виг. Он едва не сделался причиной гибели претендента на 
английскую корону, Карла-Эдуарда, потому что выследил его местопребывание и 
донес об этом властям. В более мирной обстановке Джон был известен как 
замечательный оратор и пользовался влиянием среди сограждан. В 1774 году он 
покинул Инверари, где началось его священничество, и переселился в Кардрос в 
Домбартоншире, где провел пятнадцать лет до конца своей полезной и почтенной 
деятельности.
Джон Маколей был женат дважды. Его первая жена умерла от родов, а восемь лет 
спустя, в 1757 году, вдовец женился на Маргарите Кэмбел, от которой имел 
патриархальное число потомков. Воспитание всех этих двенадцати велось по 
старинной шотландской системе, сохранявшейся в семьях священников: чистый 
воздух, скромная пища и довольно основательные познания в светских и духовных 
науках. Первый из питомцев этой системы, старший сын Олэ, был впоследствии 
священником и вместе с тем славился как знаток древностей и учитель, причем в 
качестве последнего был известен даже в придворных кругах. Он работал также на 
литературном поприще и написал несколько памфлетов и исследований. Как ни 
почтенны, однако, личности Олэ Маколея и его родичей, не их заслуги привлекли к 
этой фамилии сперва все английское, а потом и всемирное внимание. Она обязана 
этим двум последним своим представителям: брату только что названного Олэ – 
Захарии и его сыну Томасу.

Биографических сведений о Захарии Маколее немного. Он родился в 1768 году и 
всего шестнадцати лет уже занимал самостоятельное положение на службе в одном 
шотландском торговом доме. Как бухгалтер он был послан своими доверителями в 
Вест-Индию на остров Ямайка и оказался лицом к лицу с плантаторами и неграми, 
их рабами. В теории это не было для него неожиданностью. Даже больше. В теории 
рабство не казалось ему злом, с которым надо бороться. Так воспитали его 
семейные предания, и это было слабое место не одних Маколеев, для которых, как 
для многих других, прошлое было стереотипом настоящего, и что существовало в 
этом прошлом, то должно было существовать и в будущем. В глазах этих людей 
рабство пользовалось всеми правами на существование, потому что слово «раб» 
упоминается в Библии, и та же Библия говорит рабам: «Рабы, повинуйтеся владыкам 
вашим». Но на практике большинство этих людей отступало от своей программы: в 
их исторической преданности общественным интересам, благу человечества и 
гуманности была их сила. Как только практика свела Захарию с теоретически 
признанной «необходимостью», он сразу почувствовал, что эта «необходимость» – 
зловонная язва и что никакие ссылки на Священное Писание не могут оправдать 
страданий одной стороны и насилия другой. В выборе средств врачевания язвы он 
был не так решителен. Он взглянул на дело сперва глазами филантропа, с 
сокрушенным сердцем проливающего елей на раны страдальцев, без всякой мечты о 
новом порядке. Одним словом, вначале это был один из сострадательных самарян, 
поправляющих злодеяния разбойников, но чуждых огня негодования… Нагих они 
одевают, голодных кормят, к заключенным приходят со словом утешения, но редко 
восклицают «Quousque tandem, Catilina?!»
[1]
и еще реже низвергают Катилину.

В этом духе начал действовать и Захария. Он решил сперва пойти на компромисс и 
в продолжение своего восьмилетнего пребывания на Ямайке, по собственным его 
словам, стремился, сколько мог, «облегчить страдания значительного числа своих 
собратьев и сделать для них возможно слаще горькую чашу рабства». Не принадлежа,
 однако, к числу филантропов, совесть которых успокаивается перемещением 
копейки из их кошелька в руку голодного собрата и которые, как бывали тому 
примеры, даже впадают в грусть при мысли о возможности такой эпохи, когда не 
будет надобности в подобной гимнастике души, Захария не замедлил почувствовать, 
что подслащивание горькой чаши рабства – лишь начало более серьезного дела: 
уничтожения самого рабства.
Конечно, выступить с подобным проектом перед вест-индскими плантаторами нечего 
было и думать. Рабство было фундаментом их благополучия, счастьем их семей, 
источником радостей их бытия, и они зорко оберегали его, с тем большим успехом, 
что пропаганда освобождения негров легко подводилась под параграф о возбуждении 
опасного недовольства и затем рассматривалась судом присяжных из тех же 
рабовладельцев и их сторонников. Для делового человека, каким был Захария 
Маколей, несмотря на его молодость, было совершенно ясно, что изменение