рлила энергия, и в его жизни не было момента, когда бы он не 
вынашивал новые революционные планы. В последние годы они были направлены 
против большевиков. В 1918 году он подружился с Сиднеем Рейли, который увидел в 
их совместной борьбе против Советов новый источник доходов. Савинков был 
вынужден покинуть Польшу и поселиться в Париже. Однако тамошняя жизнь пришлась 
ему не по душе, и он вернулся на родину, чтобы продолжать борьбу с Советами.

Но и Трилиссер сделал его объектом своих планов. Время от времени он направлял 
к нему так называемых партизан, которые заверяли его в том, что стоит ему 
только перебраться в Россию, как они развернут самую широкую антибольшевистскую 
деятельность. Подобная тактика нам известна! Сидней Рейли тоже был с ней знаком 
и умолял своего друга не поддаваться на уговоры, чтобы не попасть в ловушку.

— Я не могу оставаться позади. Я нужен нашим друзьям в России, чтобы вести их 
вперед! Настало время нанести удар! Сейчас! Колебания равносильны измене!

И в Праге, куда Савинков в отчаянии переехал, попытки Рейли отговорить его, 
были тщетными. Два лучших друга Савинкова, которые много лет тайно состояли на 
службе ОГПУ, обманом заманили его на советскую территорию.

Что с ним произошло потом, знает даже ребенок. Его судьба была такой же, как и 
судьба тех, кто был схвачен Советами раньше его!

Савинкова арестовали в Минске.

Его друг, который поддерживал с ним переписку и подробно сообщал о деятельности 
их подпольной организации, был расстрелян еще год назад, а письма были ловко 
сфабрикованы великим мастером подобных дел — Трилиссером.

Через три дня после ареста Савинкову предъявили обвинение в проведении 
многочисленных акций, направленных против Советского Союза. Спустя еще два дня 
состоялся суд, закончившийся неизбежным смертным приговором. Этот приговор, 
якобы по распоряжению ЦК партии большевиков, был заменен десятью годами 
тюремного заключения.

Неожиданно Савинков начал интенсивную переписку со своим другом Рейли. Вот что 
он ему писал:





«В России появились новые враги Советского Союза. Я никогда не боролся за 
интересы и сомнительное благополучие Европы, но всегда боролся за Россию и 
русский народ. Наши надежды лопаются как мыльные пузыри, и мы обманываем себя 
как дети. Вчера мы возлагали надежды на Деникина, сегодня мы ждем, что нас 
спасет экономический и финансовый кризис. От скольких иллюзий и заблуждений я 
избавился здесь, на Лубянке! В ГПУ я встретился с людьми, которых я знаю и 
которым доверяю с юных лет, которые ближе мне, чем болтуны из „Национального 
центра“ или члены зарубежной делегации социалистов-революционеров. Я встретил 
здесь убежденных революционеров. Расстрелял бы я их? Конечно. Возьмем, к 
примеру, дело Гнилорыбова, которое я изучил от начала до конца. Его расстреляли 
только после того, как он оговорил нескольких ни в чем не повинных людей, 
раскроил бутылкой голову следователя и, связав тюремного надзирателя, 
предпринял попытку бежать.

А социалисты-революционеры? За подготовку террористического акта они получили 
только пять лет и даже не были посажены в тюрьму. Вместо этого они основали 
политэкономическую колонию в деревне. Что здесь означает тюрьма? Никого не 
держат в тюрьме больше трех лет, и даже заключенным дают возможность выходить в 
город. Промышленность России интенсивно развивается, курс червонца выше, чем у 
английского фунта стерлинга. А когда я прочитал, что самоед вернулся домой с 
книгой по авиации… я не мог не признать, что Россия возрождается».




Однако Рейли был убежден, что и это письмо было фальшивкой, и не имел ни 
малейшего намерения ехать в Москву.

Тем временем Савинков, ожидавший решения свой участи, написал письмо 
Дзержинскому:





«Гражданин Дзержинский, я понимаю, насколько Вы заняты, но не могли бы Вы 
уделить мне несколько минут? Когда меня арестовали, я видел перед собой два 
пути: первый и наиболее вероятный, что меня поставят к стенке, и второй, что 
мне поверят и поручат какое-нибудь дело. Я считал, что о третьем варианте — 
тюремном заключении — не может быть и речи. Мне сказали, что мне поверили, 
вскоре освободят и дадут какую-то работу. Я ждал помилования с ноября по апрель.
 Я помню наш раз