В 1937 году, при Ежове, для содержания подследственных и осужденных за 
контрреволюционные преступления по всей стране стали создавать так называемые 
внутренние тюрьмы, подчиненные 10-му отделу Главного управления госбезопасности 
НКВД СССР.
 Центральный аппарат наркомата использовал четыре тюрьмы: внутреннюю тюрьму на 
570 заключенных, Бутырскую — на 3500, Лефортовскую — на 625 и Сухановекую — на 
225 мест. Положение о внутренних тюрьмах НКВД, принятое в 1939 году, в 
частности, запрещало извещать родственников о смерти подследственных и выдавать 
им трупы для похорон…
 Одновременно с Бовкуном в Сухановке уже почти два месяца находились сам бывший 
нарком внутренних дел Ежов (его арестовали 10 апреля 1939 года) и его бывший 
первый заместитель Фриновский (его арестовали 4 апреля).
 Михаил Петрович Фриновский окончил духовное училище и одолел один класс 
Пензенской духовной семинарии, но в 1916 году ушел в армию, потом связался с 
анархистами и дезертировал. С 1919 года служил в ВЧК, в основном в военной 
контрразведке, в том числе был помощником начальника Особого отдела Первой 
конной армии, участвовал в операциях по захвату штаба Нестора Махно и 
ликвидации отрядов генерал-хорунжего Тютюника на Украине, командовал 
пограничными войсками. Окончил курсы высшего комсостава при Военной академии 
имени М.Ф. Фрунзе и стал командовать войсками ОГПУ.
 Николай Иванович Ежов, возглавив Наркомат внутренних дел, сделал Фриновского 
своим заместителем. Перед арестом командарм 1-го ранга Фриновский полгода 
возглавлял Наркомат военно-морского флота…
 С Ежовым и Фриновским Ивану Тимофеевичу устроили очную ставку. Они сидели два 
месяца и уже давали любые показания, нужные следователям. Бывшие руководители 
Наркомата внутренних дел рассказали, что недавний резидент внешней разведки в 
Китае Бовкун-Луганец-Орельский был членом антисоветской организации, которой 
они руководили.
 Если судить по следственному делу, Бовкуна допрашивали только один раз. А в 
тюрьме он провел больше месяца. Видимо, допрашивали его не раз, но протокол не 
составляли.
 А тем временем к жене Бовкуна явился работник НКВД, назвавшийся Николаевым, 
передал привет от мужа и сказал, что Иван Тимофеевич просит немедленно выехать 
к нему в Цхалтубо. Она, напуганная молчанием мужа, сказала, что должна 
дождаться весточки от него.
 Тут же пришла телеграмма, им подписанная. Но слова были какие-то чужие. Не так 
он обращался к жене, не так писал телеграммы. И, кроме того, он посылал только 
«молнии», чтобы сразу доставили. А в НКВД сэкономили — послали простую.
 У Нины Валентиновны случился нервный припадок. Приехал врач из ведомственной 
поликлиники и вместо помощи стал на нее кричать:
 — Вы должны немедленно ехать к мужу…
 Ей сразу же доставили билет. 20 июня она покинула Москву. Больше никто из 
родных ее не видел. Она обещала дать с дороги телеграмму. Телеграммы не было. А 
через три дня после ее отъезда чекисты приехали с обыском — сначала на дачу, 
потом на городскую квартиру. Забрали именное оружие Ивана Тимофеевича, его 
документы, переписку, фотографии. Московскую квартиру опечатали.
 А 28 июня новый поворот этой запутанной истории. Вдруг появились два чекиста и 
передали привет из Цхалтубо. Родители Нины Валентиновны недоуменно рассказали 
об обыске, об опечатанной квартире. Чекисты, посмеявшись, сказали, что это 
ошибка, и распечатали квартиру.
 Через день от Нины пришло письмо, написанное ее рукой, бодренькое, 
успокаивающее — они прекрасно отдыхают, играют в теннис, гуляют. Но в тексте 
была фраза, о которой она, предчувствуя неладное, договорилась с сестрой: «А 
как там ребята? Вероятно, дерутся, по своему обыкновению?»
 — Чекисты, заставившие ее сочинить письмо, ничего не заметили, — говорит 
Валентина Ивановна, дочь убитых родителей. — О каких ребятах могла писать мама? 
На даче были только две девочки — я, двухлетняя, и моя двоюродная сестра, 
которой было шестнадцать. Разве мы «ребята»? И как мы могли драться?.. Это был 
сигнал.
 Надо понимать так, что до Цхалтубо ее и не довезли. Вероятно, сняли с поезда 
на первой же остановке, вернули в Москву и посадили в тюрьму. Но в личном деле 
Нины Валентиновны нет ничего! Ни постановления об аресте, ни обвинения, ни 
протокола допроса. Только четыре перехваченных письма мужу. Ее тайно арестовали 
для того, чтобы устроить этот спектакль с мнимой автокатастрофой.
 Ивана Тимофеевича продержали в тюрьме месяц. Потом перед ним вроде как 
извинились за ошибку и обещали в салон-вагоне отправить назад в Цхалтубо — 
продолжать отдых. Да еще вместе с женой.
 С ними в вагоне поехали трое крупных чекистов. В страшном сне Ивану 
Тимофеевичу не могло привидеться, что эти люди в высоких званиях станут его 
убийцами.
 Сопровождающих Берия отобрал вместе со своим верным соратником комиссаром 
госбезопасности 3-го ранга Богданом Захаровичем Кобуловым (их и расстреляют 
вместе), который возглавлял тогда следственную часть НКВД.
 Они выбрали капитана госбезопасности Льва Емельяновича Влодзимирского, 
помощника Кобулова в следственной части, капитана госбезопасности Александра 
Николаевича Миронова, начальника внутренней тюрьмы ГУГБ НКВД, и Шалву Отаровича 
Церетели, начальника 3-го спецотдела.
 Церетели на допросе в 1953 году показал:
 «В 1939 году меня вызвал в кабинет Кобулов, где уже был Влодзимирский. Затем 
мы пошли в кабинет Берии, который сказал, что нужно без шума ликвидировать двух