среда, хотя абсолютное большинство надевает форму раз в несколько лет только 
для того, чтобы сфотографироваться на удостоверение.
 Во-вторых, разведчики многое потеряли в результате перемен в стране. Они 
утратили привилегированное положение, которое в советские времена гарантировало 
выезд за границу, и почтительное отношение окружающих.
 В-третьих, даже очень разумные люди, давно разочаровавшиеся в советской 
системе, ненавидят сближение с Западом и говорят о национально ориентированной 
политике. Они все равно не любят американцев.
 Для них партнерство с Западом и либеральные реформы в экономике в лучшем 
случае — глупость, в худшем — сознательное стремление разрушить страну. Они 
никогда не верили, что Запад и особенно Соединенные Штаты способны быть 
союзниками России и искренне желать ей добра.
 Влияют ли настроения аппарата разведки на ту информацию и оценки, которые 
служба дает президенту? Это вопрос риторический. Некоторые дипломаты говорили, 
что разведка рисует окружающий мир в искаженном свете, пугает президента 
сообщениями о том, что страна со всех сторон окружена врагами. Но этих 
дипломатов давно убрали с государственной службы…
 Разведчики, с которыми я разговаривал, убеждали меня в том, что достоверность 
информации гарантируется многоступенчатой системой ее проверки. Любое сообщение 
резидентуры будет проверено в центре, сопоставлено с информацией из других 
источников. Разведка не может позволить себе опозориться, представив президенту 
ложные данные. Такая история может сломать не одну генеральскую карьеру.
 Но никто и не говорит о сознательном искажении фактов! Речь идет об их подборе,
 оценке и интерпретации.
 Почему акценты в своих прогнозах и оценках разведка ставит иначе, чем 
дипломаты или ученые? Возможно, дело в том, что даже в мирное время, даже после 
окончания холодной войны разведчики все равно ощущают себя так, словно они 
находятся на поле боя.


Пока не пойман — разведчик, пойман — вор

 В 1992 — 1993 годах наши разведчики, молодые еще ребята, в приватных беседах 
горько жаловались на свою беззащитность:
 — Американцы наконец получили возможность рассчитаться с нами за все наши 
прошлые успехи.
 Сотрудники Службы внешней разведки говорили, что к известным всем бедам — 
катастрофическая нехватка свободно конвертируемой валюты, необходимость сильно 
сократить центральный аппарат и состав резидентур по всему миру, отказаться от 
прежних прикрытий — добавилась новая: американцы требуют от Москвы прекращения 
всякой тайной деятельности против Соединенных Штатов. И что Примакову очень 
трудно противостоять этому давлению, он вынужден сдерживать своих людей.
 В Италии и в Бельгии тогда были арестованы российские агенты, занимавшиеся 
промышленным шпионажем. Эти провалы американцы раздули для того, чтобы прижать 
администрацию Ельцина к стенке: как же вы можете красть промышленные секреты и 
вербовать агентов в странах, которые сейчас бескорыстно помогают России?
 На самом деле, оправдывались наши разведчики, промышленным шпионажем 
занимаются решительно все страны. В этом нет ничего предосудительного. Посему 
какие-то особые упреки русским есть не что иное, как пропагандистская кампания, 
цель которой — вывести нашу разведку из игры.
 Жалобы российских разведчиков производили тогда сильное впечатление. Если 
Министерство безопасности (затем переименованное в Федеральную службу 
контрразведки, а затем в Федеральную службу безопасности) как наследник КГБ не 
пользовалось особыми симпатиями, то к разведке всегда относились нейтрально или 
даже положительно.
 Даже в такое революционное время, каким был переходный период от Советского 
Союза к самостоятельной России, общество в целом согласилось с тем, что 
государство не может обойтись без разведывательной службы.
 Хотя самый невинный вид шпионажа — охота за промышленными и технологическими 
секретами — малопочтенное ремесло. Пока не пойман — разведчик, а уж если 
пойман — вор.
 Воровать свои секреты американцы не позволяют ни французам, ни немцам. 
Разоблачение в Соединенных Штатах израильского шпиона породило взрыв 
негодования против ближайшего союзника. Стоило ли удивляться, что готовность 
помогать России не означала выдачу индульгенции на промышленный шпионаж?
 Тем не менее в первые годы после распада Советского Союза разведывательная 
работа против Соединенных Штатов, вербовка американцев высшим начальством не 
приветствовались. Хотя начальство убеждали в том, что здесь нет ничего 
зазорного — при наличии партнерских отношений вести еще и разведывательную 
работу.
 Сотрудники разведки с грустью и тоской рассказывали мне, как целый год они 
разрабатывали одного американца. Настал момент, когда они пришли с докладом к 
начальству. Они были горды тем, что им удалось сделать, и ждали поощрения.
 Итогом их работы стала докладная записка, очень короткая — меньше страницы, 
где говорилось, что такой-то американец замечен в некоем глупом поступке, на 
этом можно сыграть и сделать ему вербовочное предложение.
 Но вербовку не разрешили.
 Обижались тогда разведчики страшно… Они работали год и были уверены, что 
американца можно завербовать, был шанс. Несколько дней ходили в отделе злые как 
собаки, рычали друг на друга. Все, чего они добились, — это разрешения написать