и презирали за то, что у них другой цвет кожи. Пусть смеются надо мной, но я
не побоюсь сказать, что теперь, когда я  увидел освобождение моего  народа -
евреев, - я хотел бы увидеть и освобождение африканцев".
     Думаю, эти слова говорят сами за себя.
     Однако, хотя я думаю и надеюсь, что несу ответственность за изначальный
размах и  интенсивность  более  чем 200  программ развития, которые  Израиль
осуществлял в восьми десятках стран Африки, Азии, Латинской Америки, а потом
и Средиземноморского  бассейна, на чистом  энтузиазме,  упорстве и  талантах
пяти тысяч израильских советников, я  не могу претендовать на  то, что  идея
принадлежит мне. Первым израильтянином, изучившим такую форму международного
сотрудничества,  был   мой  добрый  друг  Реувен   Баркатт;  будучи   главой
Политического отдела Гистадрута, он  привез в Израиль несколько африканцев и
азиатов,  чтобы  они своими глазами увидели, как у нас разрешаются некоторые
проблемы. Когда я стала министром  иностранных дел - это было накануне того,
как Гана получила независимость, - молодой израильский дипломат, назначенный
Шаретом,  Ханан  Явор,  уже   укладывался,  собираясь   ехать  туда,   чтобы
представлять Израиль. Когда  в 1957 году Гана получила независимость, послом
Израиля  в Гане  и в Либерии был назначен  Эхуд  Авриэль; он  предложил  мне
приехать  на  первую  годовщину независимости  Ганы  в 1958  году,  а  также
посетить  Либерию,  Сенегал,   Берег  Слоновой  Кости  и  Нигерию.  Я  стала
планировать путешествие, в котором,  как мы решили, меня, кроме Эхуда, будет
сопровождать Яаков Цур, тогдашний посол во Франции.
     Конечно, я  и раньше  встречалась  с  африканцами,  большей  частью  на
всякого рода заседаниях социалистов -  но в самой Африке я не бывала никогда
и  даже представить ее  себе  не  могла  по-настоящему.  Укладывая  вещи для
поездки (мой недостаток как путешественника -  что я всегда беру больше, чем
нужно), я  начинала грезить об Африке и о  роли,  которую мы можем сыграть в
пробуждении этого великого континента.  У  меня  не было никаких иллюзий - я
понимала,  что роль эта будет маленькой, но  я загоралась при мысли, что мне
предстояло увидеть часть света, для которой мы такая же новинка, как  и  она
для нас. От предвкушения этого я волновалась, как ребенок.
     Первой  остановкой  была Монровия -  столица  Либерии;  я была  гостьей
президента Уильяма Табмена. Социальная  и экономическая элита Либерии жила в
невероятной, почти  фантастической роскоши; остальное население -  в нищете.
Но я ехала в Африку не за тем, чтобы проповедовать, вмешиваться или обращать
в свою  веру.  Я  приехала, чтобы встретиться  с  африканцами. Я  знала, что
президент  Табмен  - преданный друг  евреев, и  потому еще,  что,  насколько
помню, во  весь долгий  период его сложных  отношений с  США к нему дружески
отнесся конгрессмен-еврей, прелестный человек Эммануэль Селлер, единственный
из всех знакомых Табмена в Вашингтоне понявший  одиночество черного  лидера,
хотя считаться  с  чувствами черного  в  те  времена не  было  ни  модно, ни
необходимо.  Либерия   была  первым  черным  государством   мира;   импульс,
определивший  его  появление,  был  сродни  импульсу, определившему рождение
Израиля; любовь  Табмена  к  Израилю была  очевидна, убеждение, что у  наших
стран много  общего, - тоже; я не  могла  не отвечать на такие  чувства.  Но
по-настоящему меня заинтересовала  и  очаровала не Монровия и не Либерия,  а
Африка, которую я там увидела.
     Мы путешествовали по Либерии. Я разговаривала с сотнями людей, отвечала
на  тысячи  вопросов об Израиле (и  чаще всего - об Израиле, стране Библии).
Меня сопровождала очень милая молодая  женщина  из либерийского министерства
иностранных  дел. Когда наступил мой последний  день в Либерии, она смущенно
сказала: "У  меня  есть старушка-мать, я ей  объяснила, что  всю неделю буду
занята  с гостями из Иерусалима. Моя мать сделала большие глаза. "Ты что же,
не знаешь, что нет такого места -  Иерусалим?  Иерусалим  - это на  небе. Не
можете ли вы,  г-жа  Меир, встретиться  с ней на минутку и рассказать  ей об
Иерусалиме?"
     Конечно же,  я встретилась с ее матерью в тот же день, и взяла  с собой
на эту встречу бутылочку с водой из  Иордана. Старушка только  ходила вокруг
меня, но не отважилась ко мне прикоснуться.
     - Вы  - из Иерусалима? - повторяла  она. - Вы  хотите  сказать, что это
реальный город, с домами и улицами, где живут реальные люди?
     - Да, я там живу, - отвечала я. Думаю, она мне не поверила.
     Вопрос, который она мне задала, я потом слышала  в каждом городе Африки
и отвечала на  него одинаково: "Небесного в Иерусалиме только  то, что он до
сих пор существует".
     Самым эффектным моментом моей  поездки в  Либерию была  церемония моего
посвящения в верховные вожди племени Гола. Женщинам  редко оказывается такая
честь. В Израиле же,  когда я рассказала эту историю,  все обратили внимание
на знаменательное совпадение:  "Гола значит на иврите  "диаспора".  Пожалуй,
это было самое удивительное, что когда-либо со мной происходило. Признаться,
когда  я стояла  под палящим  солнцем,  а вокруг  плясали и пели все мужчины
племени,  я  не могла  поверить  -  неужели это мне,  Голде Меир из  Пинска,
Милуоки, из Тель-Авива, оказывают такие высокие почести? У меня было еще две
мысли: "Надо вести себя так, словно церемония посвящения  в  вожди  в  самом
центре  Африки для  меня вещь  совершенно привычная"  и  "Если б только меня
видели мои внуки!" После того,  как танец закончился,  двести женщин племени
отвели меня в крошечную, душную соломенную хижину, где меня облачили в яркие
одежды  верховного вождя  и  произвели надо мной обряд тайного посвящения, о
котором я распространяться не  буду.  Но  в  жизни не  забуду ужаса в глазах
своих  израильских  телохранителей  (включая  Эхуда),  когда  я,  под  дробь