вирепые это львы! Великое будет кровопролитие на Украйне
- небо страшно краснеет,  да и месяц вот,  будто в крови купается. Просите
же,  д i т к и,  милости божией, потому оно многим из вас скоро не жить на
белом свете. Слыхал я еще, что упыри из могил встают и воют.
     Безотчетный страх охватил столпившихся мужиков.
     Они  невольно  стали  оглядываться,   креститься  и  перешептываться.
Наконец один крикнул:
     - На Золотоношу!
     - На Золотоношу!  -  отозвались все,  будто только там было убежище и
спасение.
     - В Трехтымиров!
     - На погибель ляхам и панам!
     Внезапно какой-то  молодой казачок,  потрясая копьем,  вышел вперед и
крикнул:
     - Б а т ь к и!  А если завтра на Золотоношу идем, то сегодня пошли на
комиссарский двор!
     - На комиссарский двор! - разом крикнуло несколько десятков голосов.
     - Поджечь, а добро взять!
     Однако дед, сидевший до того опустив голову, поднял ее и сказал:
     - Эй,  д i т к и,  не ходите вы на комиссарский двор и не палите его,
потому что  л и х о  будет.  Князь,  может быть,  где-то близко с  войском
ходит,  как  зарево  увидит,  так придет - и будет  л и х о.  Лучше вы мне
поесть дайте и ночлег укажите. Вам тихо надо сидеть, н е  г у л я т и  п о 
п а с i к а м.
     - П р а в д у  к а ж е! - откликнулись несколько голосов.
     - П р а в д у  к а ж е,  а  т и,  М а к с и м е,  д у р н и й!
     - Пойдемте,  отец,  ко  мне  на  хлеб-соль да  на  меду кварточку,  а
покушаете,  так  пойдете на  сено  спать,  на  сеновал,  -  сказал  старый
крестьянин, обращаясь к деду.
     Заглоба встал и потянул Елену за рукав. Княжна спала.
     - Уходился хлопчик.  Тут  ковали  куют,  а  он  уснул,  -  сказал пан
Заглоба.
     А про себя подумал:  "Ой,  блаженная невинность,  среди копий и ножей
засыпающая!  Видать,  ангелы небесные оберегают тебя,  а  при тебе и  меня
уберегут".
     Он разбудил ее,  и  они пошли к деревне,  лежавшей несколько поодаль.
Ночь была погожая,  тихая.  Позади разносилось эхо кующих молотов.  Старик
крестьянин шел впереди,  показывая в темноте дорогу,  а пан Заглоба, делая
вид, что шепчет молитву, бурчал монотонным голосом:
     - О  г о с п о д и  б о ж е,  п о м и л у й  н а с,  г р i ш н и х...
Видишь,  барышня-панна!..  С в я т а я - п р е ч и с т а я...  Что  бы  мы
делали   без  холопской  одежи?  Я к о   в ж е   н а   з е м л i   i   н а
н е б е с е х...  И накормят нас, а завтра в Золотоношу, вместо того чтобы
пешком идти,  поедем...  Аминь, аминь, аминь... Надо думать, Богун сюда по
нашим следам явится,  потому что  его  наши  штучки  не  собьют...  Аминь,
аминь!..  Да  только поздно будет,  потому что в Прохоровке мы через Днепр
переправимся,  а там уже  власть  гетманская...  Дьявол  благоугоднику  не
страшен.  Аминь...  Стоит только князю за Днепр уйти,  здесь дня через два
весь край запылает...  Аминь.  Чтоб их черная смерть унесла, чтоб им палач
святил...  Слышишь,  барышня-панна,  как они там у кузни воют?  Аминь... В
тяжелую передрягу мы попали,  но дураком я буду, если барышню-панну от нее
не упасу, хоть бы и до самой Варшавы нам убегать пришлось.
     - А чего вы все бормочете, отец? - спросил крестьянин.
     - Да молюся за здоровье ваше. Аминь, аминь!..
     - А вот и моя хата...
     - С л а в а  б о г у.
     - Н а  в i к и  в i к i в.
     - Прошу на хлеб-соль.
     - Спаси господь.
     Спустя короткое время дед подкреплялся бараниной,  обильно запивая ее
медом, а назавтра с утра отправился вместе с хлопчиком на удобной телеге к
Золотоноше,   эскортируемый  несколькими  десятками   верховых   крестьян,
вооруженных копьями и косами.
     Ехали на Кавраец,  Черпобай и Кропивну. По дороге видели, что все уже
заходило ходуном.  Крестьяне всюду вооружались, кузницы в оврагах работали
с  утра  до  ночи,  и  только  грозная  сила,  грозное имя  князя  Иеремии
сдерживали пока кровопролитную вспышку.
     Тем временем за Днепром буря разбушевалась со всею свирепостью. Весть
о  корсунском поражении молниеносно разнеслась по всей Руси,  и всяк,  кто
жив, брался за оружие.


                                Глава XXI

     Богуна на следующее после бегства Заглобы утро нашли полузадохшимся в
жупане, каковым пан Заглоба обмотал ему голову. Поскольку серьезных ран на
атамане не было,  он вскорости пришел в себя. Вспомнив все, что произошло,
он впал в неистовство, рычал, как дикий зверь, кровавил руки о собственную
окровавленную голову и  кидался на всех с  ножом,  так что казаки к нему и
подойти боялись.  Наконец,  не  будучи пока  что  в  состоянии держаться в
седле,  он велел привязать меж двух коней еврейскую зыбку и,  забравшись в
нее,  как безумный помчал к Лубнам, полагая, что беглецы направили