вятого Георгия и  великого
чудотворного  лика  его  в  Мравалдзале,  заклинаю  этим  крестом,  святыней
имеретин, не причинять зла царю твоему.
     Саакадзе холодно пресек попытку склонить его на сторону Луарсаба:
     - Ты  ошибаешься,  первосвятитель,  мой царь -  великий из  великих шах
Аббас.  У  него я  нашел убежище от  преследования князей и  попустительства
Луарсаба в  заговоре на  жизнь мою и  моей семьи.  Но  не  из личной мести я
считаю Луарсаба непригодным для Картли царем... О народе моя дума.
     Католикос укоризненно поднял руку, как бы призывая в свидетели небо:
     - Народ любит Луарсаба и никогда не смирится с другим царем.
     - Народ любит? Неужели первосвятитель думает, что весь народ состоит из
Шадиманов? - не скрывая усмешки, сказал Саакадзе.
     - Луарсаб  о  народе  печалится...   Ты,  Георгий,  плохо  знаешь  царя
Картли... Спроси отца Трифилия.
     Саакадзе  смутился  -  повредить  Трифилию  не  входило  в  его  планы.
Католикос,  заметив беспокойство Георгия,  истолковал это  в  свою  пользу и
облегченно вздохнул.
     После долгих уговоров Саакадзе сказал:
     - Разве от  меня  что-нибудь зависит?  Только "лев  Ирана" может решить
столь  важное дело.  Если  шах-ин-шаху  будет угодно,  царь  Луарсаб получит
Картли обратно,  а  вы  сами  слышали,  шах-ин-шаху это  угодно.  Пусть царь
Луарсаб Картлийский без  страха приедет к  нашему милостивому повелителю.  Я
никакими мелкими чувствами не обуреваем и не унижу себя местью.
     Католикос понял - Луарсабу в Картли приезжать опасно, и еще понял - шах
в Имерети не пойдет, ибо Саакадзе к этому не стремится.
     Саакадзе также понял решение католикоса и поспешил к шаху Аббасу.
     - Великий  из  великих  шах-ин-шах,  имеретинцы не  отпустят  Луарсаба.
Только  один  человек  может  убедить  картлийского Багратида и  внушить ему
необходимость прибыть к твоим стопам.
     - Кто он? - испытующе спросил шах.
     - Князь Шадиман, из фамилии Бараташвили.
     Шах  одобрительно посмотрел на  Саакадзе,  но  все  же  решил задобрить
имеретинское духовенство.
     На  отпускном приеме посольства шах  Аббас заинтересован расспрашивал о
значении святого Георгия для грузинской церкви.  Он подарил богатую, золотом
окованную саблю в дар почитаемому имеретинцами храму святого Георгия.
     Эту саблю Малахия впоследствии повесил в  Мравалдзальском храме в  знак
славы и  чести церкви,  внушившей страх и уважение даже такому изуверу,  как
шах Аббас*.
     ______________
     * Знаменитый грузинский историк Вахушти (XVII в.) замечает, что сабля в
Мравалдзальской  церкви  подарена  шахом  Аббасом  не  из  любви  к  религии
христианской,  но для чести и  славы собственной.  Сабля находилась в церкви
еще в 1745 г.

     Над  Гори  плыл  теплый полдень.  Перистые облака белым опахалом лениво
покачивались над крепостью. Укороченные тени причудливыми зверями отдыхали у
оград.  Яблони оделись в белый цвет,  словно в чадру,  разрисованную нежными
красками.
     Шадиман, гуляя в саду, любовался расцветающими розами.
     В Гори князь Шадиман вел уединенную жизнь. Он встречался только изредка
с  Багратом и Андукапаром,  избегая остальных князей.  И лишь по приглашению
шаха Аббаса появлялся во дворце,  блистая, как всегда, остроумием, и убеждал
- дела  царства переутомили его  ум.  Но  на  самом деле Шадиман готовился к
политической беседе с  шахом,  он не сомневался,  что она состоится.  Беседа
могла  пойти  по  извилистым  путям  персидской  хитрости,  и  надо  заранее
подготовить камни и ямы.
     В  Марабдинском замке  князей Бараташвили на  стенах висело накопленное
веками  оружие.  Предки Шадимана,  выходя из  замка,  всегда брали  с  собой
подходящее к случаю оружие: меч, копье, лук, кинжал или панцирь, щит, шлем и
чешуйчатую кольчугу.
     И сейчас Шадиман, выслушав повеление предстать перед солнечными глазами
шах-ин-шаха, мысленно снял со стены Марабдинского замка охотничий нож.
     Уже  полчаса шах  расспрашивал Шадимана о  его владениях,  о  древности
знамени, об историческом прошлом Восточной Грузии и, наконец, о Луарсабе.
     "Конечно, - думал Шадиман, - не заботливость руководит персом, и мне не
мешает обострить зрение и слух".
     - Могущественный "лев  Ирана",  не  только любовь к  моему воспитаннику
вынуждает меня просить за царя Луарсаба... Он всегда был предан грозному, но
справедливому шах-ин-шаху.
     - До меня дошло, что из преданности ко мне он сговаривался со Стамбулом
и Русией.
     - Великий шах-ин-шах,  сговариваться можно со  всеми,  это подсказывает
мудрость,  но  разве  Луарсаб осмелился тебе  изменить?  Разве он  впустил в
Метехи  посла  Оттоманской  империи  Али-пашу?  Разве  не  Луарсаб  отклонил
домогательство единоверной Русии, предлагавшей против тебя войско с огненным
боем?  Только  присутствие Георгия Саакадзе в  иранском стане  вынудило царя
Картли преградить путь войскам властелина над властелинами.  Но разве зоркий
из  зорких  шах-ин-шах  не  знает  о  неизменном желании  Луарсаба быть  под
покровительством "средоточия вселенной"?
     - Аллах просветил меня и обратил сердце к Луарсабу. И тебе верю, князь.
Пусть Луарсаб без страха предстанет предо мною, я возвращу ему Картли.
     - Великий шах-ин-шах,  да прославится имя твое!  Еще при царе Георгии я
утверждал:  против великого шаха Аббаса не устоит ни один завал...  Но... не
всегда  стрела  попадает  в  цель.   Я  неоднократно  предупреждал  Луарсаба
страшиться не  "льва  Ирана",  справедливого из  справедливых,  а  помета  в
собственной стране... Ибо сказано: из ячменного зерна не вырастет роза.
     Шах расхохотался. Он с удовольствием рассматривал Шадимана, вслушиваясь
в изысканную персидскую речь. И неожиданно почувствовал, что этот чуждый для
нег